Яна и Ян
Шрифт:
Такое уже случалось со мной неделю назад в очереди за мясом и сегодня, на предвыборном собрании. Мне пришлось оттуда уйти. Подобное состояние мне известно — это, видимо, последствия отравления. Когда я вспоминаю об этом, меня сразу охватывает панический страх. Он-то и погнал меня домой. У меня и без того хватает комплексов. Сегодня Ян даже заметил один из них и закричал: «…Какого черта ты перекладываешь белье с места на место!» А если я, ко всему прочему, еще и заболею, то стану для него лишь обузой. Как долго смогу я делать вид, что со мной все в порядке? Это ужасное чувство подкрадывается как будто
Я сидела на чемоданчике позади закрытого киоска. Дурнота постепенно проходила, но я чувствовала себя слабой и разбитой. И еще было противно, что свитер прилипал к потному телу. Да что это опять со мной?! Я кусала губы, чтобы не зареветь. Однако слезами не поможешь. Надо будет сразу пойти к доктору Вондре. Как он встретит меня? Прощаясь, он сказал: «Ну, Яна, надеюсь, в клинике мы больше не увидимся». Я тоже была в этом убеждена. Но теперь придется туда пойти. Я сделаю все, чтобы стать совершенно здоровой. И Ян ни о чем знать не должен, у него и так забот хватает.
Рассуждая так, я уже не могла сдержать слез. Но потом мне стало смешно — вспомнилось высказывание Пушинки о том, что ничто не трогает нас так, как собственное благородство. Значит, я рыдаю над тем, что я такая благородная и отзывчивая?.. «Ну да! — усмехнулось Отважное Сердце. — Такой ты хочешь быть, но у тебя это плохо получается. И ревешь ты сейчас лишь потому, что Ян не прибежал на станцию. Ведь больше всего на свете тебе хотелось упасть ему в объятия, рассказать обо всем и позволить отвести себя домой. Ты только делаешь вид, что храбрая и сильная. А еще ты ревнуешь к Вере…»
К счастью, вдали раздался гудок. Из здания вокзала вышел дежурный по станции пан Кутилек. Я смешалась с толпой на перроне, чтобы он меня не заметил, и вошла в тот вагон, который остановился около меня.
Как только поезд тронулся, меня опять начало мутить. Я едва успела дотащиться до туалета.
Мы с Лацо опять стоим в очереди. Теперь главным образом в кулинариях — покупаем полуфабрикаты.
— Как насчет тефтелей? С татарским соусом?
— Мы их ели позавчера. А что ты скажешь о рубленом бифштексе? Наше меню должно быть разнообразным. Понял?
Блюда нашего разнообразного меню уже не лезут мне в глотку. Тефтели, рубленые бифштексы, бесконечные картофельные кнедлики, начиненные мясом. Последний раз они у нас разварились. Ко дну прилипла какая-то странная липкая масса, ну прямо приварилась, а фарш всплыл наверх. Мы выбросили кастрюлю на помойку. Вере ничего не сказали: ей не обязательно знать обо всем.
На этот раз купили карпа в сухарях. Скоро рождество, придется жарить карпа, так что надо натренироваться заранее. И опять же какое-никакое разнообразие. Только вот сковорода после тефтелей осталась немытой с позавчерашнего дня. И вторая тоже — на ней мы жарили яичницу. Ох и надоела эта посуда… И вообще все эти домашние дела.
Лацо чистит картошку, а я в это время стираю рубашки. Пришлось бежать за стиральным порошком.
«Милый мой, — пишет мне моя жена, — надеюсь, что ты живешь хорошо. Только не забывай поддерживать огонь в печке…»
Я живу как король, изменница. Печка? Зачем королям печка? Опустевшая комната опять обогревается рефлектором, а перед ним сушатся носки. Но куда же повесить рубашки? Балкон завалило снегом.
— Ты съел огурцы?! — Шеф-повар возник на пороге ванной как воплощение мщения.
— Они в холодильнике.
— В холодильнике кукиш с маслом!.. Что я теперь подам к рыбе? Бросай рубашки и жми за огурцами. Надо бы и компот купить.
— Может, мне еще и в лес по ягоды сходить? Я занимаюсь стиркой. Если у меня рубашки не высохнут, мне завтра не в чем идти на службу.
— Какие мелочи! Просушить их феном… Ну-ка, давай по-быстрому!
Но быстро не получилось, и ужин наш состоял из хлеба с сыром и чая. Карпа пришлось выбросить, и опять вместе со сковородой.
Вот так мы и живем. Иногда мне кажется, что Вера нарочно взвалила нам на плечи домашнее хозяйство и еще критикует, когда у нее выдается минутка, свободная от собраний, активов и занятий. Квартира пришла в запустение. Я — тоже.
Обещанного повышения я, разумеется, не получил. Но пока капитан Понц долечивался, я продолжал командовать ротой. Кое-что у нас изменилось к лучшему, а именно отношения между солдатами первого и второго года службы. Я специально следил за этим с того самого момента, когда пришли новобранцы.
Ребята все еще не могут забыть Жачека. Бедняга Жачек! При жизни — предмет насмешек и жестоких шуток, после смерти — грозное предостережение. «Жачеков среди новобранцев не будет, — обещали мне командиры взводов и экипажей, — а среди нас не будет таких, как Слива!» Однако я сам бдительно слежу за всем происходящим в среде моих подопечных, находясь с ними от подъема до отбоя. А что мне еще делать?!
Приезжай! Сколько раз писал я это слово на телеграфном бланке и каждый раз, скомкав, бросал бланк в корзину. Сколько раз укладывал я свой чемоданчик и решал, что вот сегодня привезу ее домой — по доброй воле или силой. Но мешала гордость. Да и перед Верой стыдно. Она может подумать, что я стремлюсь вернуть Яну из-за этого проклятого домашнего хозяйства… Ничего подобного. Мы с Лацо шутя справимся со всеми домашними делами, нужно лишь немного потренироваться, набраться опыта. У Яны время для этого было.
Но теперь, когда она вернется, я больше не оставлю ее одну, я непременно стану ей помогать. Ведь это и впрямь чертовски выматывает. Только сготовили — и тут же все съели, посуду только помыли — и тут же выросли горы грязной, пыль только вытерли, а на другой день вся мебель снова покрыта ею. В общем, ведение домашнего хозяйства — ужасно непроизводительный труд. Надо будет нам с Яной как-то все иначе организовать, чтобы у нее оставалось время для занятий. Она писала, что экзамен пересдала и прилежно готовится к зимней сессии. Но она могла бы готовиться к сессии и здесь. Что ее так держит в Праге? Ну ясно, дома ей лучше. Однако ведь она вышла замуж, у нее есть свой дом… А что, если муж, и этот дом, и вообще наше супружество не выдержали испытания временем?