Яновский Юрий. Собрание сочинений. Том 3
Шрифт:
Кухонька в рабочей донбасской семье. Рядом — комната, занятая немецким офицером, который время от времени орет оттуда, требуя то или другое. Хозяйка квартиры, измученная и скудно одетая женщина, несет постояльцу миску с водой и кувшин. Затем она тащит гитлеровцу приготовленную ею пищу, выносит ночную посуду.
У кухонного стола сидят — знакомый уже старик Иван Иванович и молодой парень Федя. Парень усердно полирует офицерские сапоги. Со злостью плюет
— И между прочим, Федя, — говорит старик, — я замечаю в тебе прогресс…
— Какой прогресс?
— А такой прогресс: ты начал понимать, что не всегда позорно чистить немцу сапоги…
— Не солите мою рану, дед. Я и так с трудом удерживаюсь, чтобы не забросить этот сапог к чертовой матери! Эх, попасть бы мне на фронт, Иван Иванович!
— В свое время и при соответствующих обстоятельствах, товарищ комсомолец! А пока что за эти разговоры объявляю тебе замечание…
— Тише, — просит собеседников хозяйка, — он по-нашему понимает, не дай бог, подслушает…
— Дай нам, мама, хоть бурякового чаю, — говорит Федя, — у деда кишки смерзлись…
— Дам, дам. Вот только фрийа ублаготворю. Денщика послал за вином, а я должна разрываться…
— Не беспокойтесь, хозяйка, — деликатно отказывается старик, — я уже ухожу. Договариваюсь с Федей, чтобы он мне валенки обшил…
— Не мое это дело, о чем договариваетесь. Лишние уши только помеха. А когда и я понадоблюсь — скажете.
Федя бросает сапог под стол и обнимает мать.
— Отец на фронте за нас не покраснеет, правда, мама?
Офицер что-то орет из своей комнаты, и женщина выбегает к нему.
— Ты же помни, Федор, — обстоятельно повторяет старик, — одну бумажку — на площади, по твоему выбору, две остальные отдай размножить. Это первое…
— Да я не глухой, слышал…
— Потом, дорогой Федя, — так же обстоятельно продолжает старик, — значит, вопрос о связном партизанского штаба. Пусть твои ребята — парни, девчата, даже школьники и пацаны — всюду сунут носы и разнюхают…
— Понятно, Иван Иванович. Ставьте точку. Замётано. Дяде Мише не забудьте передать Валину информацию.
— Только завтра, Федя. Сегодня он готовится к докладу. Значит, Валя твоя подслушала в полиции, как начальник полиции посылал полицая к Кривому Яшке, который пьет запоем и просит по пускать его на улицу, чтобы он сдуру не попался на глаза подпольщикам. Так?
— Так.
— А почему ты думаешь, что Яшка имеет отношение к казненным товарищам?
— Можно проверить, дед. Пускай дядя Миша суммирует…
И сейчас же Федя продолжает громче и определеннее, явно рассчитывая на чужие уши:
— Вам придется принести свою кожу, дедушка. Может, старые голенища завалялись. О цене договоримся, я сапожник недорогой.
Входит
— Я думаль, потчему мой Федька не принес мой сапоги? Вхожу и вижу — она имеет интимный бесед с один отшень старый партизан! Ха-ха-ха!
Старик встал со скамейки и степенно поклонился офицеру.
— Это — заказчик, герр офицер, — говорит Федя, — он принес подшить валенки…
Федя поднимает с полу и показывает офицеру ветхий валенок. Офицер небрежно футболит его ногой, валенок летит на плиту.
— Отшень интересный валенок, — цедит офицер, — один раз его приносит молодой девушек, вторичный раз — этот бедный старик! Как это понять, мой Федька?
Федя смущенно берег с плиты валенок:
— Разве валенки не все одинаковы, герр офицер?
— Вы должны знать, молодой шумахер, что каждый обувь имьеет свой лицо. Вы хотите обманывать германский официр? Это очень пльохо. Германский официр имеет, как это, — очень бистрий глаз. Если пришель к тебе один гостильник, мой Федька, ты дольжен сказать официру. Зачем валенк? Фуй, мне стидно на вас!
И офицер, насвистывая, уходит в комнату.
— А ведь, правда, дед, — шепчет Федя, — валенок тот самый…
— На такой мелочи нас и ловят!.. Учишь, учишь вас, сопляков, да, видать, не в коня корм! Вот снаряжу тебя вон, как не оправдавшего доверия райкома!
— Иван Иванович, разве все учтешь?
— А пока ты будешь учитывать, молокосос, погибнут на твоей явке люди, и сам к черту засыплешься! Приходя к тебе, я должен быть уверен, что ты мне не подсунешь мину вместо валенка!..
— Иван Иванович!..
— Откуда ты знаешь мое имя-отчество? Я для тебя просто "дедушка", понятно?
— Понятно...
— И на этом явочную квартиру считаю ликвидированной!
Федя грустно опускает голову и с еще большей яростью продолжает чистить сапоги.
Вдруг взрыв невдалеке. Пауза. Выстрел. Другой. Автоматная очередь… Взрыв еще один, глухой. Захлебываются автоматы.
Выскакивает из комнаты полуодетый офицер с револьвером в руке. Старик стоит и крестится дрожащей рукой.
— Партизан! Всех стреляй! Мой сапог! Одевай сапог, Федька! Одна движение — пуля в голову! Где мой шинель?
Федя одевает офицеру сапоги, мать подает шинель, немец вылетает во двор, выстрелив попутно в потолок.
Все замерли, прислушиваясь к воцарившейся тишине. Слышны только далекие крики, шум.
— Он, — говорит старик.
Мать недоуменно смотрит.
— Он, говорю. Геройский, видно, связной. Извещает о своем прибытии, Федор.
— Погиб парень, — шепчет Федя.
— Ну, брат, такие не гибнут. Орел. Вижу почерк. Походку слышу!