Янтарное зеркало
Шрифт:
КОГДА Я ГОВОРЮ: ЛЕНИН
Как высказать, что пробуждает во мне твое имя, Ленин? Что слышу, что вижу, произнося его?
Апрельские буйные ветры ломают льды на реках, расшвыривают сугробы, расталкивают угрюмые тучи, чтобы между ними проглянуло синее радостное небо.
Подснежник так же отважно, как штык октябрьского стрелка, пробивает наледь на лесной поляне и смотрит на солнце. Ленин — журавлиные фанфары трубят о победе, о том, что достигнут берег мечты!
Ленин — это мечта о возрожденном человечестве, о другой — о счастливой, освобожденной жизни...
Ленин, я говорю о тебе
Я учусь на экономическом факультете и занимаю «кроватное место» у очень хороших, таких же бедных, как я, людей. Нет, они
богаче меня, на их книжной полке хранятся твои труды... Да, мои старики-хозяева мыслят по-молодому. Это у них я впервые раскрываю страницы о государстве и революции, о ренегате Каутском. Твои труды вошли в мое сознание и сердце. И я уже не могу мыслить и думать по-иному, чем Ты, Ленин... Идут годы... Я ищу людей, которые думают то же, как Ты. И в мой дом входят коммунисты-подпольщики, которым нужен хотя бы краткий отдых после долгих лет, проведенных в тюремных камерах и карцерах, после голодовок и болезней. Однажды ко мне пришла девушка. После ледяной и затхлой камеры она впервые приняла ванну. Ее лицо и губы стали синевато-бледными. Я торопливо дала ей лекарство, уложила в постель. Я слышала громкий стук ее сердца. Оно выстукивало Твое имя, Ленин. Да, с такой же силой, как и в подполье, как и в тюрьме! Единственное ее имущество — красное домотканое одеяло. Через несколько дней, уходя в новые скитания, она оставляет его мне: «Возьмите, это для меня сейчас трудная ноша». И когда я прикасаюсь к суровым крестьянским нитям, мне кажется, что из них выткано Твое имя, Ленин.
Я вижу зал в Улее. Собрание левых профсоюзников. Звучит тихий, но полный сдержанной силы голос трибуна латышского пролетариата Линарда Лайцена. Его слушают, затаив дыхание. А потом все как один встают и запевают «Интернационал», в зале мечутся переодетые, напуганные шпики. Отзвучал гимн. Линард Лайцен стоит рядом со мной. Обычно очень сдержанный, он вдруг почти с нежностью говорит:
В Москве я видел много таких глаз, как у тебя, как здесь у моих товарищей.
Я вижу своего брата. Он укладывает вещи в дорожную сумку. Только вечером скажет мне мать, что брат ушел на помощь испанскому народу. Я и не подозревала тогда, что на его плече лежала Твоя рука, Ленин.
Героические батальоны Интернациональной бригады сражались и погибали с Твоим именем, Ленин.
Я вспоминаю военные годы в Москве. В затемненном городе ночью вдруг стало светло как днем: взлетели салюты в честь победы над врагом на одном из фронтов — взлетели маленькие алые ленинские солнца.
А я стою у Кремля и слушаю раскаты са-
лютных пушек. Раскаты и заревые вспышки следуют друг за другом. Я взволнована. И мне кажется, что я вижу непобедимую силу Твоих глаз, Ленин, и слышу Твой голос, полный презрения к врагу. И я вспоминаю, что Ленинград, умиравший от голода, не сдался и не умер. Ведь он носит Твое имя, Ленин. В ту страшную блокадную зиму он грелся у Твоего сердца.
А теперь, когда мы, латышские советские писатели, встречаемся на декадах и в поездках с писателями России, Украины, Белоруссии, Эстонии, Литвы, Молдавии, Кабардино-Балкарии, то разве в наших стихах, разговорах, объятиях, в нашем смехе, в поцелуях приветствий и в слезах прощания не горит
И я горжусь тем, что сыны моего маленького народа, революционные латышские стрелки защищали Тебя в дни Великого Октября как
жизнь всего мира.
Я вижу Твою поднятую руку. Она указывает на Вьетнам. Она обнимает героев. И нет у них страха перед смертью и насилием. Ты не
хочешь, чтобы мы были равнодушны к страданиям других народов.
Иногда я слышу Твой голос в совсем неожиданных местах.
В концертном зале Домского собора, когда гремит орган, я гляжу на сверкающие витражи окон и слушаю «Реквием» Моцарта и невольно думаю о том, что это Ты завещал нам беречь все ценное, все прекрасное, созданное культурой человечества за долгие века. И в «Реквиеме» слышится мне борьба человека против навязанной ему судьбы, против смерти и мечта о прекрасной жизни.
Ты хотел дать жизни новое направление и цель.
Твои глаза смотрят вдаль. Твоя рука над Вселенной...
Я вижу и сейчас Юрия Гагарина, возвращающегося из звездного полета. Его шаги светлы, легки, мужественны. Это Твои шаги, Ленин.
Потоки электричества извергаются из глубин рек, и свет обнимает нашу землю. Он озаряет поиски ученых. И всегда я слышу Твой неустанный голос;
— Живите, творите, боритесь, проверяйте свой труд, будьте беспощадны к своим ошибкам!
Это только несколько слов, которыми хотелось мне выразить свое чувство к Тебе, Ленин. Но я знаю, что по капле не исчерпать моря.
ПОЭТУ
Как странно! Ты не хочешь ни изумлять, ни поражать меня. Не кричишь ка меня в исступлении великана, не пересчитываешь мои недостатки голосом безупречного человека. Твой палец не чертит ослепляющие зигзаги молний вблизи моего лица.
Ни разу не почувствовала я в тебе желания поднять кулак над головами твоих скромных товарищей.
Чуть наклонив голову, ты смотришь задумчиво, словно о чем-то спрашиваешь.
Твой голос звучит тихо, но настойчиво.
Ты спрашиваешь себя, но не потому ли кажется мне, что ты спрашиваешь меня. Иногда отвечаешь себе, иногда нет, но твой вопрос не затихает. Я знаю: ты хочешь, чтобы ответила я.
Как бережно прикасаешься ты к самым тонким, самым уязвимым корням жизни. Я всегда удивляюсь, как громок твой тихий голос.
Когда ты говоришь, я понимаю, зачем я живу на свете и что должна делать.
УЛИЦЫ ВЕЦДАУГАВЫ
Улица Весел. Она еще не вымощена камнем и песчаная вьется вдоль Ипалы — рукава Даугавы.
На спокойных глубинах Ипалы с тяжелой пышностью цветут белые и желтые водяные лилии.
В этих водах срастаются островами густые камыши, ситник, аир и другие растения.
Есть и настоящие острова, заросшие лесами и таволгой.
По Ипале иногда с громким бурчанием и треском проносятся моторные лодки. Но лучше всего плыть на веслах, охапками собирать лилии, забрасывать удочку и прислушиваться к посвисту, гоготанью, щебету, чириканью, воркованью птиц. Чуть-чуть пошевеливая веслами, петлять по протокам дельты Даугавы к морским воротам.
Тихо-тихо... Но разве только это хочет сказать улица Весел?
А может быть, она вспоминает весла, которыми так мужественно гребли поколения рыбаков?