Янтарное зеркало
Шрифт:
В ранней молодости отец был очень общительным, играл на скрипке, пел в разных хорах так же, как и мать. И это, наверное, сблизило их. Кроме того, они оба были из Калетов. Оба часто вспоминали свою подругу — красавицу Эльзу Берг — жену Андрея Яблонского, которая эмигрировала после 1905 года вместе с мужем за границу.
В те времена не было социального обеспечения. Никогда я не видела, чтобы моего отца посетил хотя бы один сослуживец. Но иногда за годы его болезни в городе появлялись афиши каких-то обществ, извещающие о вечерах в пользу семьи Яниса Кемпе. Никогда я не видела у нас и богатых родственников
того, ни после они у нас не показывались, боясь, как бы мы не попросили у них помощи. Но моя мать была гордой и учила меня с малых лет: никогда ничего не просить и не ждать от других. Данное взаймы возвращать и довольствоваться тем, что имеешь. Так она несла бремя своей жизни. Свою усталость и боль она иногда срывала на нас, детях. Она кричала:
— Подождите, вот умру, тогда увидите!
Я еще не понимала, что такое «умру», но чувствовала, что это значит уйти, исчезнуть. Играя во дворе, я ежеминутно подбегала к окну и смотрела, не умерла ли мать. Мне было страшно.
Наши жилища часто менялись. Вспоминаю, как по улице Бернату двигалось печальное шествие: на носилках несли красивого молодого, но иссохшего, бледного человека. Рядом с ним шла миловидная омраченная горем женщина, а позади бежали мальчик и девочка: мой брат и я. Мы переселялись. Наши жилища становились все тесней, все неприглядней. Только за нашу последнюю квартиру я бы хотела от всего сердца поблагодарить Анну Аболт, которая и теперь еще живет в Лиепае.
На улице Стросту, 16. Сейчас ей уже больше восьмидесяти.
Тогда она «управляла» домом своего брата — капитана. Сама с детьми-подростками жила в маленьком домике, что на углу улицы Бернату и Видусцеля, а нам позволила разместиться в двухэтажном просторном и светлом доме во дворе. Добрая, бесконечно отзывчивая, она была для нас настоящим другом. Анна понимала, как страшно горе в одиночку, ведь у нее у самой утонул муж — моряк.
По праздникам нас навещали разные посланцы благотворительных обществ с елочками и подарками. Мой отец не был верующим. Его эти посещения как-то унижали. Но дедушку и бабушку подарки радовали.
В какой-то праздник я увидела, как у постели моего отца, низко склонившись над его изголовьем, сидел молодой человек. Я удивлялась, как он может быть таким смелым? Нам, детям, не разрешали приближаться к отцу, чтобы мы не заразились.
После мне рассказали, что это был молодой пастор Лиепа.
Второй раз, так же близко наклонясь к отцу,
сидел Андрей Яблонский, который тайно возвратился из эмиграции. Его жена, Эльза, умерла там от туберкулеза. Как глубоко любил моего отца Андрей Яблонский, позже министр юстиции Советской Латвии, я почувствовала во время Отечественной войны. В далекую Астрахань, куда я была эвакуирована, негаданнонепрошено пришла от него денежная помощь. Позднее мы встречались в Москве, а потом в освобожденной Риге. Тогда, в Москве, он долго, долго глядел на меня и сказал, что редко в лице человека так отражаются черты отца и матери. Я услышала от него много хороших слов о моем отце. Когда я хотела отдать ему деньги, он категорически отказался. Спасибо ему, уже ушедшему из жизни.
Началась первая мировая война. Немецкие крейсеры бомбардировали Лиепаю.
Отец
— Мать... Дети мои...
Бабушка Катрина ответила дрожащим голосом:
— Сынок, что я могу сделать?
Она жила в лачуге вместе со своим вторым
сыном, Микелисом, который сторожил деревянные склады недалеко от маслозавода. Брат моего отца был молчаливым человеком с темносизым носом, так как смолоду его интересовали не книги, а спиртное. Но бабушка Катрина жалела его больше всех сыновеп. Он был ей намного понятнее моего «ученого» отца.
Как я уже сказала, у моего отца был светлый нрав. Он никогда не бранился, не жаловался. Но раз, играя во дворе, я подбежала к нашему окну и увидела, что отец, разговаривая с матерью, вдруг густо покраснел, с трудом приподнялся и бросил в нее книгу. Нас позвали в комнату, отец велел брату бежать за извозчиком, так как он должен немедленно уехать в больницу. Брат убежал. Я поняла только одно: мать оскорбила отца, и он хочет уйти от нас. Я смотрела, как он с трудом натягивал на себя свой костюм, надевал чересчур широкое для него пальто. Одетый, в сползающем котелке он казался вконец иссохшим. Качаясь от слабости, он стоял на середине комнаты, ожидая извозчика. Прибежал брат и сказал, что извозчик уже у порога. Мать с плачем бросилась на грудь отцу, прося прощения,
умоляла нас не оставлять. А мы, маленькие, схватили его за руки. Тогда он снял свой котелок, стянул с себя свое огромное пальто и велел отпустить извозчика.
Родители решили отдать меня в сиротский приют Синего Креста на улице Тома. В мрачном, казенном здании мне было холодно и неуютно, и я плакала по ночам. Через неделю приехала мать и вдруг сказала, что отец просит привезти меня обратно Ему трудно без меня. Как я была счастлива, когда мы все снова собрались вместе.
Бабушка уже часто говорила, что конец отца недалек.
Раз ночью, когда я спала с братом в кухне, я услышала, как мать, пройдя мимо нас, спустилась с лестницы. Дверь в комнату отца была приоткрыта и там горел свет.
Если отцу что-нибудь было нужно, он стучал ложечкой по стакану, голос его уже не мог звать. Я прислушалась: не стучит ли ложечка, ведь отец лежал один Но тут же незаметно для себя заснула и увидела сон: в белых платьях вошли в кухню много-много девочек, окружили меня, и я услышала их слова: «Не ходи Отцу ничего не надо».
А через мгновение сквозь их голоса донесся до меня голос матери:
— Вставай, доченька, папа умер.
Этот сон вспоминаю всю жизнь. Он, конечно, был вызван моим подсознанием, разговорами окружающих, но он избавил меня от большого испуга. Я поднялась, оделась, но долго боязливо смотрела через дверную щель на лицо отца. Нет, в нем ничего не было страшного. Отец скончался во сне так тихо, что даже мать не сразу поняла, что его уже нет. Наконец я решилась подойти к нему, и чтобы себя ободрить, прикоснулась пальцем к волосам отца, а потом положила всю ладошку на его голову — мне показалось, он заснул глубоко, глубоко и освободился от своей болезни. Только позже, когда принесли гроб и положили в него отца и понесли вниз в пустую комнату, меня охватила невыразимая жалость. Я чувствовала, что он, словно свет, угасает для меня на всю жизнь.