Янтарное зеркало
Шрифт:
Две маленькие улочки воздают честь рыбам, пойманным в море или в реке, — это улица Камбалы и улица Красноперки.
Беспрестанно погружаются в глубины, беспрестанно поднимаются из глубин сети и тралы.
На улице Ураганов странно накренившиеся сосны, а посередине кусты и мелкие деревца. Будто ураган, будто землетрясение пытались опрокинуть деревья и разрушить дома.
Но приглядись и увидишь, что это новые, еще недостроенные дома, что вокруг них деревья, цветы и огороды уже привыкают к порядку, назначенному человеком. Но чтобы этот порядок
Улица Атлантическая. Она, широко распахнутая и асфальтированная, мчится параллельно улице Весел. Всегда гудящая, словно вздымает волны. И ночью озаренная и сверкающая — по ней беспрерывной вереницей летят машины, мимо рыбацких домов, мимо боль-
шого клуба, куда часто приезжают гости из Северного и Средиземного морей, с берегов океанов.
Улица Атлантическая — разве это не улица славы далеких морских путей, пройденных рыбаками Советской Латвии?
По этой улице я приехала в порт, чтобы увидеть, как писатель, которого прозвали в народе «сыном рыбака», стал кораблем.
Белый, ослепительный, он возвышался, украшенный флагами, и был виден еще издали.
У меня закружилась голова, когда я поднималась на палубу. Речи, стихи, музыка приветствовали слияние великого человеческого духа с кораблем. Жена, сыновья и сестра писателя стояли между моряками, словно в кругу новой почтительной семьи.
Глаза сестры влажно заблестели и она сказала:
— На эти маленькие зеленые островки он босым убегал в детстве ловить рыбу.
Сердце писателя гудело в машинах корабля. Его пронзительные глаза искали горизонты морей и океанов... Он никогда не хотел отдыхать.
Команда корабля, от капитана и до матроса, чувствовала, что он стоит рядом с ними,
стройный, мужественный, полный и спокойствия и тревоги. Он знал: под его бессмертным взглядом вырастут гиганты труда. Этого требует его имя на борту корабля и на белых трубах.
И каждый раз, когда дует сильный ветер, я не думаю о соснах Лесного кладбища, а о соленых волнах моря, которые дышат свободой в лицо человеку, стазшему кораблем. Он пересекает Атлантический океан, и об этом шумят сосны вдоль Атлантической, сосны Вецдаугавы. Улицы, они хранят в себе прошедшее, настоящее и будущее. Их названия возвещают о том, что Вецдаугава1 станет Яундаугавой2.
БЛАГОДАРНОСТЬ АРОМАТАМ
Благодарю ноготки за их сильное, доброе дыхание. Оно исцеляет разум. Благодарю зоркие матиолы и ночные фиалки за то, что в безлюдных темных лесах и заснувших садах зажигают они благоухающие свечи земных сновидений.
Низко кланяюсь черемухе, она осыпает меня своей горькой снежной чистотой. Боязливо и радостно покоряюсь ослепительной страсти жасмина.
Спасибо тебе, неистовая конопля. В тебе сливаются запах мяты и запах туи. !ы не позволяешь мне быть слабой.
Скошенная, привядшая трава, последним дыханием ты убеждаешь, как прекрасно отдавать
Мне дорога твоя нестерпимо жгучая, горькая, непреклонная правдивость, серебристосерая полынь. Я окунаюсь в радостную пену
таволги и приникаю к тебе, покорная сладость клевера.
Как зеленый меч, меня пронизывает аромат резных, строгих листьев дуба:
— Будь сильной!
Самой чистой нежностью успокаивает меня юная березка.
Горящая ветвь можжевельника, душистые розги твоего дыма отпугивают злые, терзающие думы.
Но безмолвна я, завидев ель.
Стрельчатое, темно-зеленое пламя твоей хвои источает святость смерти и жизни.
ЗАСОЛЬЩИЦА ОГУРЦОВ
Большая женщина с голыми сильными ногами — руки у нее были тоже голые — внесла в кухню ворох, нет, не ворох — целую копну укропа. Женщина взяла топор и точными отрывистыми движениями стала крошить стебли. Воздух наполнился терпким пряным ароматом. Он изливал простую радость.
Раскрошив часть укропа, она выбежала и тут же вернулась, как вакханка, прижимая к упругой груди охапку листьев винограда и черной смородины. Сбросив ее рядом с укропом, она подвинула поближе огромный глиняный горшок и, в широкой улыбке обнажив белые зубы, стала класть слой укропа, слой виноградных листьев и смородины, перемешивая их с дольками чеснока и яблок.
И лишь тогда из жестяной банки, что стояла рядом, вынула она ярко-зеленые огурцы и уложила их на эту пряную основу.
На слой огурцов опять легли укроп, листья смородины и винограда. А на этот слой снова — огурцы.
И так повторилось несколько раз. Словно Дельфийская Пифия, опьянев от дыма своего треножника, женщина, широко раздувая ноздри, вдыхала запахи укропа, яблок, чеснока, смородины и что-то бормотала-пророчествовала, предсказывая, как хороши, как несравненно вкусны будут огурцы, посоленные ею.
Когда горшок наполнился до краев, она схватила другой, в котором дымился горячий рассол. Окунула в него ложку, поднесла ее ко рту, громко чмокнула и похвалила себя. Соленая вода исчезла в зеленой душистой массе. Женщина прикрыла огурцы двумя положенными накрест дощечками и придавила их камнем. Рассол тут же поднялся над огурцами и пузырьки заискрились, забурлили над чародейной приправой. Женщина опять похвалила свое умение и воскликнула: «Теперь пусть солятся!»
И тут же легко подхватила огромный горшок и, еще раз обнажив белые зубы в улыбке победительницы, как трофей жизненной силы, понесла его в кладовую.
ДЯТЛЫ
Когда я из своего летнего жилища иду на работу, я всегда слышу, как громко стучат дятлы то на верхушках деревьев, то под ветвями, то у самых корней. Черно-белые птицы с красным бликом под горлом, они стучат, ничуть не пугаясь и не замечая моего присутствия. Стою и вслушиваюсь: один выстукивает дактилем, другой — анапестом, третий — хореем, четвертый — свободным размером. Они очень похожи на нас, поэтов. Когда мы вынашиваем строки, мы тоже ничего не замечаем вокруг.