Янтарное зеркало
Шрифт:
СЕДОЙ ПРОФЕССОР ПИШЕТ ПОЭТЕССЕ
Бывают дни, когда человек чувствует себя и неспокойным и несчастным. Сидит за столом и не знает, что думать о своем будущем, не знает, как дальше жить.
Но предельно несчастлив старый человек тогда, когда убеждается, что единственное его общество — одиночество.
Я был очень, очень одинок, хотя в моем доме находились и Другие люди. Вдруг мне позвонили и принесли Вашу книгу. И я зачитался Вашими стихами о любви. (Не смейтесь, пожалуйста.) Я слишком стар, чтобы вновь
Когда я читаю Ваши строки о двуличии любви, мне кажется, что в них звучит всечеловеческая трагедия.
Скоро я еду в экспедицию к воттам (это маленький финно-угорский народ) и Вашу
книгу возьму с собой. Буду жить в палатке вместе со студентами, которые не понимают Вашего языка. Вечерами стану читать и переводить им Ваши стихи.
МОИ ПОДРУГИ
Хранительница бессмертия
Ее глаза дарят мне неисчерпаемый блеск двадцати шести озер Видземского края, в ее седых волосах горит белый огонь юности.
Ее враг — забвение. Как шмелиное гнездо, гудит ее краеведческий музей — там она собирает терпкий и бесконечно чистый мед трудов настоящего и прошлого.
Она хранит бессмертие людей, запечатленное в их вещах, жилищах, письменах. Она — сестра и мать художников, писателей, композиторов, борцов революции, всех лучших людей труда, всех честных рядовых людей. Если у любимого писателя — ныне живущего или уже умершего — день рождения, она с утра надевает праздничное платье и весь день вспоминает этого человека, и словно светится изнутри.
Она живет в доме, который называется Саулгриежи — Солнцестояние, — и маленькое
озерцо серебрит его порог. Огромные клены на / обочине шепчут медлительно и ликующе:
— Ты уйдешь и все-таки ты останешься!
Оттого-то, уходя, я остаюсь у нее.
Часто сердце, как чайка, взлетает на ЛиеУ пайский маяк, но и оттуда глядит оно в сторону того края, где живет моя подруга, й видит его.
Близ Саулгриежи сходится много дорог, бегущих в Мадону, Лаздону, Ляудону, Праулиене и Агашиене, — и облака над ними — белые, темные — полны вековых раздумий.
Я знаю, она помнит и мой день рождения, и вечные думы ее облаков прольются и над моими дорогами.
Маленькая малиновка и огромная тень
Она сидит с полузакрытыми глазами в белом халате врача и слушает изо дня в день рассказы людей о боли и страхах.
Ни с кем не делится она своими заботами об этих людях.
Но они провожают ее до дому, серебрят завитки волос, по вечерам заставляют склонять голову над книгами, сидят рядом в концерте и в театре, все время задают вопросы уму и сердцу: как сделать лучше?
Ее лицо спокойно, но, когда она поднимает веки и отвечает, из глаз ее вылетают два карих огонька, как искры из маленького кузнечного горна.
Иногда в ямочку на ее щеке, словно малиновка, прыгает улыбка. Эта малиновка бойко клюет огромную, грозную
распадается и тает. Маленькие огоньки сжигают страх.
Когда она жгутом перетягивает мне руку над локтем, я вижу, как старается она расправить складку, прорезанную заботами меж ее бровей, — если слишком высоко поднимается красная струя жизни — эта струя превращается в союзника огромной тени.
Но когда напряжение усмирено, струя опускается, все сделано, как должно, — малиновка снова прыгает в ямку на щеке, маленькие огоньки вылетают из горна глаз.
Часто в поздний вечерний час, в телефонной трубке раздается ее полушутливый голос:
— Как дела?
Я не знаю, спит ли она Может ли она вообще заснуть в темноте, как другие. Ее жизнь — сплошное бодрствование ради жизни Других.
Мне чего-то недостает, если над моей работой, моими радостями и моими бедами не реют крылья милой, верной малиновки. Маленькой малиновки, которая бойко клюет огромную тень и отпугивает ее.
Она не спрашивает: что я за это получу?
В юности она обучалась балетному искусству и хотела стать балериной, а стала учительницей. Теперь она учит девочек хорошо готовить, красиво сервировать стол. Но походка у нее такая, как будто она не ходит, а летает, и руки ее прикасаются к каждой вещи с округлой плавностью.
Когда она входит ко мне со своим маленьким сыном (она потеряла человека, которого любила), — оба они сразу же начинают приводить в порядок мои разбросанные книги и разглаживать скомканную скатерть. Сами того не сознавая, они каждым вздохом, каждым движением борются за красоту.
Моя подруга со своим сыном живут в комнатке у моря. За их окном толпятся могучие сосны. Когда я летней порой захожу к ним, го часто вижу там другую женщину, которая более близка моей подруге, чем я.
Болезнь лишила эту женщину способности ходить. Она передвигается в кресле на колесах, и только руки ее находятся в постоянном движении. Артель инвалидов ценит ее умение поднимать на чулках спустившиеся петли. Благодаря этой работе она сумела вырастить сына и дочь — отец их бросил, когда заболела мать.
Ее дети тоже сидят в маленькой комнате у моря и болтают с сыном моей подруги. Потом они выбегают во двор, и голоса их разносятся по сосновому бору.
Моя подруга не оставляет этих оставленных. Когда она упоминает о больной женщине, в ее голосе всегда звучат уважение и восхищение. Она дарит ей свою любовь, она дает ей возможность отдохнуть летом.
Я украдкой смотрю на незнакомую, отважную женщину.
Я понимаю — она могла бы отдыхать и в другом месте, но там не было бы ласкового голоса нашей подруги, легкости ее движений, ничем не омраченного смеха, вместе прочитанных книг, искусно подобранных цветов в глиняных вазах, согласного щебетания детей. Сосны за окном не были бы такими могучими.