Японская кукушка, или Семь богов счастья
Шрифт:
Он встал, отложил свои дневники, походил взад-вперёд, прожужжал раз пять любимые строчки и внезапно успокоился. Так. Логически рассуждая, поступок кандидата на его помощника ещё не означал, что план полностью сорван. Вопрос был, почему Райдон – такой исполнительный – вдруг поступил столь неожиданно. Значит, первое: он довольно бесстрашный человек – не было в части курсанта или офицера, который бы не знал об испытательной норе его, Кобаяси, и не боялся бы туда ненароком угодить. Второе: с чего бы это он полез на гору? Он что-то там пытался увидеть. Но что? Любопытно! И третье: без личного знакомства с ним не стоит принимать резких решений – ни того, чтобы не делать его своим помощником, ни того, чтобы отправить его назад, разумеется, после нескольких ночей, проведённых для порядка в крысиной норе.
Вот в таком неважном расположении духа Кобаяси
«А что, чем я рискую?» – думал Кобаяси, вглядываясь в непроницаемое лицо лейтенанта, который стоял перед ним на вытяжку как деревянный столб и, казалось, смотрел не прямо вперёд – хотя глаза его смотрели прямо вперёд, – а куда-то глубоко внутрь себя и как будто оттуда наблюдал за собственным телом. Такие штуки мог делать не всякий, а только тот, кто был знаком с управлением стихий своего тела и природы – например ямабуси, таинственные горные отшельники. Они могли соотноситься с ками, духами всего сущего. Не есть сутками, долго не пить, проходить через каменные стены, исчезать в горных ущельях с одной стороны и в ту же через минуту появляться с другой, укрощать взглядом диких зверей, понимать язык птиц и заговаривать кровь. В детстве Эйси зачитывался рассказами про ямабуси, но считал их легендой, потому что сам никогда их не видел. Может, Райдон тоже читал эти легенды и даже видел лесных отшельников? Может, в заброшенные горные ущелья водила его мать, чтобы получше объяснить природу земли?
Кобаяси нервно поправил свой китель.
«Если я не ошибусь в выборе – он мне сослужит хорошую службу, – думал Кобаяси, разглядывая Райдона, который, казалось, совсем перестал дышать. – А если я ошибусь, нет ничего проще, чем избавиться от него, благо, способов для этого хватает, – успокаивал себя капитан, – как и власти их претворить в жизнь. Да так, что никто ни о чём не догадается».
26
С тех пор как мы с Лесовым уговорились построить для меня хижину-мастерскую, жизнь моя хоть и катилась по-прежнему, тем же неспешным ходом, качество восприятия мною окружающего мира всё-таки поменялось. Мне стало не так скучно вставать по утрам, кружить по спальне, а потом, отложив костыли, медленно ходить по комнатам, держась за мебель и испытывая на прочность мою новую ногу Нет, у меня, конечно, оставалась моя нога, не так, как у Лесового – деревяшка пиратская, но ощущение было, что мне её приделали взамен старой, разбитой на мелкие кусочки. Чтобы заглушить тупую боль, неизменно возникающую при ходьбе, я заметно хромал, и Пётр Петрович как-то предложил мне опираться на тросточку. Я сначала очень расстроился и буйно запротестовал: шутка ли, мне ещё и двадцати не исполнилось, а я должен был опираться на трость как глубокий старик! Но пошумев и повозмущавшись вволю, пока Лесовой был у нас, я вернулся к дивану, у которого Пётр Петрович оставил трость перед тем, как ушёл, и попробовал походить с ней.
И надо же – с тростью действительно оказалось гораздо легче: я мог переносить вес своего тела на трость в самых болезненных моментах своего передвижения, что позволяло мне меньше хромать. Более того, увидев себя в зеркале с тростью, я так себе понравился, что не мог даже и представить: чуть похудевший, с более бледным лицом от постоянного сидения в помещении, в длинной чёрной рубашке на военный манер, как у Лесового, с нагрудными карманами и на пуговицах спереди, с отросшей шевелюрой чёрных волос, откинутых со лба, я стал похож на опального революционера-народовольца или поэта-изгнанника. В моём облике, как ни странно, появилась какая-то загадочность и инфернальность, и я был весьма этим польщён. А что! Трость так трость!
Благодаря трости я теперь осмеливался сам выходить на крыльцо без сопровождения бабушки или Матрёши, а потом и потихоньку, крепко держась за перила, спускаться с крыльца по тропинке мимо
Шли дни и недели. Я ждал от Кости ответа на своё письмо, но он почему-то не отвечал. Неужели всё-таки обиделся? Как-то я сидел на скамейке под старой, совсем облетевшей вишней, как тут мне принесли письмо. Наконец-то! От Кости! Я схватил конверт, но потом увидел, что это письмо от маман. Она тоже давно нам не писала, но я знал, что у неё всё хорошо, так как она часто передавала нам привет и деньги по триста-четыреста рублей с оказией – с талашкинскими, торгующими в Смоленске, возвращающимися домой, откуда мы знали, что она по-прежнему служит в архиве, ни на что не жалуется и обещается приехать если не на Иоанна Постника, то на Рождество Пресвятой уж точно. Письмо её было на удивление оживлённо и благостно. Она обращалась к нам вдвоём с бабушкой в начале письма, а потом перешла на обращение только ко мне.
«Как ты, Акиша? Выздоравливаешь ли? Je l'esp`ere. Всё время чувствую себя виноватой (последнее время постоянно так себя чувствую), что уехала, не дождавшись твоего полного выздоровления. Ну так хоть помогаю вам деньгами – и то радость. Да, через неделю домой будет ехать человек от купца Смирнова из Талашкина – некто Меленин, и я попросила завезти вам кое-какой провизии, в том числе коробку сардин, копчёных, Черноморских, мешок сахару, мешок крупы и также для тебя, Акиша, конфеты – фунт клюквы в сахарной пудре и три плитки козинаков, я знаю, ты любишь. Напиши, каких книг тебе прислать? По дороге на службу я часто прохожу мимо книжной лавки г-на Симеонова, он привозит литературу из Москвы. Да, кстати, недавно я встретила друга твоего давнего, Константина Дмитриевича Коньковича, в Лопатинском саду. Он славный молодой человек. Велел тебе кланяться и всё сетовал, что не отписал тебе на полученное письмо. Ну так ты, Акиша, не сердись на него – он сейчас начал учёбу и извиняется, что не с руки было ему пока. Eh bien. ce qui se passe… Как право, жаль, Акиша, что ты не пошёл учиться с ним, а, впрочем, может, это и к лучшему – часто, к чему мы так рьяно стремимся, оборачивается для нас совершенно неожиданной стороной».
Потом она перешла к приветам от общих знакомцев, кого видела в Смоленске и городским новостям, и заканчивала письмо надеждой на скорейший приезд.
Вот тебе и раз! Я думал, что письмо от Кости, а оно было от маман, но в её письме оказалась весточка от самого же Кости! Как причудливо всё обернулось! Второй раз я сидел под старой вишней и думал о Косте, и второй раз он так неожиданно напомнил о себе. Как прекрасен мир. Сколько в нём удивительных совпадений! И сколько меня ещё ждёт… А вот что, что меня ждёт? Ах, как хотелось бы заглянуть в будущее через волшебную потайную щёлочку, как в детстве на Рождественскую ёлку, и подглядеть, какие подарки готовит мне судьба… Нельзя… Жаль…
Через некоторое время я так лихо приноровился гулять с тростью, что Лесовой взял меня посмотреть на строительство хижины. Я и не ожидал, что у него так споро дело пойдёт. Правда, потом Лесовой признался, теребя воротник, что нанял двух ребят с Флёнова, чтобы помогли, – по сходной цене одолжил коней с подводами на перевозку леса. Так или иначе, я ожидал увидеть всего лишь вырытую яму за ручьём, а передо мной уже стояли и бревенчатые стены, и почти готовая крыша. Ай да Лесовой! Ай да ребята с Флёнова! Потом я покраснел как рак – получалось, что я попросил Лесового только помочь мне, а он сам всё и сделал. Я поступил как настоящий, капризный барчук. Лесовой заметил моё замешательство: