Японские записи
Шрифт:
– Обычные оправдания в духе древнекитайских отшельников, которые проживали в своем поэтическом уединении в горах, под вековыми соснами или в бамбуковой роще, вдохновлялись шорохом листвы да журчаньем горных ручьев. Они могли предаваться своим мечтаниям, грезить в первозданной тишине и ущельях, не утруждая себя мирскою пылью, не тревожась о насущном рисе… «Каллиграф кистей не выбирает». И ко всему Киносита сан недостает «увлеченной рассеянности»… и для него «белизна холста» все еще остается признаком элегантности женского наряда.
В этой шутке Аракава сэнсэй содержался известный намек на историю с Ван
Ван Си-чжи, отличавшийся феноменальной рассеянностью, принял халат за лист бумаги и тотчас изобразил на спине девушки несколько иероглифов. Поступок Ван Си-чжи она приняла за оскорбление и стала звать на помощь.
Случайно мимо проходил чиновник, знавший знаменитого каллиграфа, за работы которого уже тогда платили фантастические деньги. Узнав, в чем дело, чиновник, не задумываясь, предложил обескураженной девице за ее «испорченный» халат баснословную цену. Ошеломленная названной суммой, она, разумеется, с восторгом согласилась уступить халат. Весть о случившемся мигом облетела весь город, и на следующий день дом Ван Си-чжи буквально осаждался толпой девиц в прекрасных белоснежных халатах, с затаенной надеждой выжидавших появления рассеянного каллиграфа…
– Не слишком ли велика честь, – замечает Киносита сан, – сравнивать бездарного аспиранта с гениальным Ван Си-чжи. Мои неудачи в студии, кажется, объясняются чрезмерной поспешностью. «И у Кобо (знаменитого каллиграфа) кисть ошибалась…»
– Поторапливаться, но не спешить. «Терпение – одно из жизненных сокровищ». Народный опыт свидетельствует, что «с терпением и маляр в люди выходит».
– Мне известно, сэнсэй, что «нетерпеливость успеха не приносит» и что «упорство людей скалы рушит». Из нашей студии вышли десятки, если не сотни иероглифических свитков с этими мудрыми изречениями.
– Поэтому не забывай: «Тушь поручи растирать слабому черту, а кистью водить – сильному!»
– Именно поэтому покорный аспирант работал кистью без устали, словно безропотный вол в рисовом поле. У меня даже поэтическое оправдание подготовлено. Помните ли строки Исикава Такубоку:
Приятна сердцу усталость эта,После того, как столько я работал,Дыханья не переводя.Но не скрою, что мне очень хотелось повстречаться с нашим гостем. Разве «друг издалека не радостен сердцу»? К тому же мне помнится, что сегодня будто бы один из «дней» угощения «унаги», и я убежден, что сэнсэй никогда не пропустит случая, чтобы доказать свое пристрастие к этому «пресмыкающемуся созданию»…
Унаги (угри) – одно из лакомств японцев, которые готовят в традиционные дни «уси» – «вола», в сезон «дое», что соответствует периоду с 20 июля по 6 августа. В некоторые годы «дни вола» повторяются дважды. В народе существует примета, что употребление унаги в этот сезон придает «жизненную энергию» в нестерпимую жару тропического
– Со дэс нэ, – шутливо продолжает Аракава сэнсэй, – нам только и остается выразить восхищение Киносита сан и его безупречным знанием национальных обычаев своего народа. Он, кажется, заслужил помилование за свои грехи в студии, как и Ван Си-чжи за его проделки с халатом девицы. Тем более что опоздание к трапезе вряд ли грозит превратиться в его хронический порок, как рассеянность Ван Си-чжи, хотя бы потому, что угрями угощаются всего один-два раза в году. Во внимание принимается также и то, что гость мой слишком молод, чтобы за привлекательной белизной халата, которая для Ван Си-чжи оказалась только заманчивым листом шелка для каллиграфических упражнений, не разглядеть еще чарующей грации юности… Недаром говорится: «Смотри, пока мимо проходят, слушай, пока говорят».
– Это становится похожим на трибунал, – не успокаивается Киносита сан. – Безукоризненность поведения скромного аспиранта не терпит ни тени сомнения. Всякие двусмысленности должны быть решительно отвергнуты как наветы и инсинуации…
– Все же позвольте покорнейше предложить вам высокую награду от неисправимого недоброжелателя, заскорузлого старца в виде двойной порции унаги. Хотя «мастер плохой, зато едок лихой». Но поскольку это ответственное блюдо требует времени и труда – «без труда не вынешь рыбку из пруда», а также сноровки при ловле этих полузмей («рыба в воде – не в руке!»), мы продолжим наше собеседование о иероглифописи, которая, по слову мудрого Ян-цзы, являет нам «рисунок сердца».
Не удержавшись от одолевшего меня соблазна, я привожу слова П. Клоделя, который считает, что латинская буква властным жестом утверждает, что вещь такова, иероглифический же знак есть та вещь целиком, которую он знаменует.
В комнату входит супруга художника с подносом из лака вишневого цвета, темного и глубокого. На нем три великолепные пиалы из крупнозернистой керамики, светлосерого оттенка, с нарочито небрежными отливами глазури, застывшими в своем движении по верхнему краю.
– Унаги-домбури, додзо, – произносит японка с учтивостью гостеприимной хозяйки. – «За пустым столом скучна беседа!»
– Теперь, – заговорил вдруг Киносита сан, который с особым вниманием слушал художника и решил не упускать момента, – все мои невзгоды отпрянули в небытие. Прилежание бесталанного аспиранта достойно вознаграждения! Не зря я торопился, в своей ослепленности не замечая перед собой ничего, кроме восхитительных унаги. Даже юная грация под белоснежным шелковым покрывалом, как мне грезилось, изредка проплывавшая лебединой походкой у окна моей студии, была бессильна отвлечь меня хотя бы на мгновение. Так сладостны были мои мечты…