Ярмо Господне
Шрифт:
«Ага, наша Мэри пришла, холодненького винца принесла… вырядилась в коротенький халатик, сияет, голой попкой улыбается, греховодница.
Мимо сэра Пола фривольно продефилировала с бутылками и фужерами. Бедняга закашлялся, с мысли сбился, сконфузился.
Знато бы дело, Пал Семеныч: все они тут техногностики, сговорились, друг дружке помогают, подыгрывают…
Ах, Пал Семеныч, Пал Семеныч, ловелас и вертопрах… К барышне Анфисе пожалте и поскорее…»
Рыцарь Филипп благожелательно пришел на помощь рыцарю Павлу, весьма к месту припомнив об арматорских
Рыцарь Патрик тоже неожиданно вспомнил об арматорских и прецепторских обязанностях, отправив разом опечалившуюся даму-неофита Марию в гостиную ждать его дальнейших взыскательных распоряжений.
Между тем дама-неофит Анастасия сокровенно просигналила рыцарю Филиппу тактильным кодом:
«Манька — дура голозадая. Патрик ее сегодня и не собирается воспитывать, прорабатывать насчет осанки и достоинства…
Руперт в бассейн в саду под тентом нас приглашает, если мне на солнце нельзя. Пойдем?
Ника, конечно же, с нами, а Патрик с Манькой сами по себе».
Перед тем, как покинуть веранду, прецептор Патрик присел на диван к Насте и Филиппу, невозмутимо поздравил даму-неофита Нэнси с пятым кругом орденского посвящения, посоветовал ей не смешивать ясновидческую апперцепцию с интуитивной схемотехникой предзнания. Затем он скрипучим стариковским голосом потребовал у Филиппа:
— Молодой мистер Фил! Где мой серебряный доллар?
ГЛАВА IX СВЕТЛЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК И ПАСХАЛЬНАЯ СЕДМИЦА
— …Фил, скажи, если можно. О каком серебряном долларе тебя спрашивал Патрик?
— Не могу, дал слово джентльмена, что буду нем как могила.
— Ну и не говори! Сама догадаюсь, если подумаю.
— Прорицать историю, ты пока у меня не умеешь.
— Ничего, вскоре научусь и все-все про вас двоих узнаю.
— Ну-ну…
Ладненько, Настена, в мексиканскую сиесту отоспались и заспались. Пора и нам готовиться к приему званых да избранных гостей…
Перебираемся из воскресенья в понедельник. Он у нас нонеча Светлый, потому что от Пасхи до Пятидесятницы православная седмица начинается в воскресенье и заканчивается в субботу…
Патер ностер, хорошо-то как иметь пасхальные каникулы, ежели вся нечисть, осанна Господи, затихает, притухает. Уровень фонового непроизвольного колдовства снижается у нас, Настя, чуть ли не до среднеевропейских показателей… Кроме мелкого бытового хулиганства на магической почве пять-шесть дней до и после Пасхи Христовой обычно не случается чего-нибудь зловредительного и смертоубийственного.
Разве только в городе и окрестностях какие-нибудь еретики-сектанты залетные эдак резко объявятся? Но это вряд ли…
Переместившись с запада, из калифорнийских субтропиков в умеренные восточно-европейские широты Ирнеевы поспешили домой, забежав по дороге
— Мне, Настена, наш дедушка граф Патрикей Еремеич наказал селянку из квашеной капусты сготовить и киселя овсяного сварить. Овес — не манка. Это мы могем.
И расстегаев я ему тако же спроворю, его лордству и сиятельству. А рябчиков мы по быструхе в микроволновку с грилем засунем. Тебе салатами заниматься с места в карьер. Овощи и грибы я вчера отварил. Яйца фаршированные в самый смак доспели…
— Сто пудов, Фил, сделаем красивенько и вкусненько.
— Ух, мы их накормим в широте душевной!
Ника у нас из-за стола не встанет без чудодейства. Ишь ты, грозилась меня объесть. Не на того напали, барышня из серебряного века!
Десертов, Настя, нам на три дня хватит с монастырскими куличами. Вдобавок для Гореваныча с Ванькой я завтра американских пончиков нажарю. Они их любят.
— Зато я люблю тебя, Фил. Ты мой самый вкусненький, сладенький, красивенький.
И жена у тебя красивая. Руперт вчера в куртуазных комплиментах рассыпался насчет моей внешности, и сверху и снизу. Словно у тевтонской девы-воительницы, сказал, пока Ника на тебе каталась от бортика до бортика. А я тебя к ней взревновала по-женски.
Помнишь: я думала, будто вы родные сын с матерью. Ничегошеньки не понимала, глупенькая. Но теперь вижу и знаю, почему мы с Рупертом похожи словно брат и сестра. Правда, ведь?
Хочу опять в теплый бассейн, Фил. Чтоб ты меня на спинке покатал. Знаешь, мне очень-очень понравилось на тебе верхом, прижавшись, и все такое.
— Иезавель — дщерь Евина.
— Жена да прилепится к мужу своему, если ей никто больше на свете не нужен. Мы здесь, и нас нет ни для кого.
Смотри, Фил, в городе тоже весна, кажется, чуть-чуть потеплело. В Америке вечер, тут утро.
— Христос воскресе, жена моя!
— Воистину воскресе, муж мой!
Целуй меня скорее и побежали. Нам еще в жесть сколько нужно успеть сделать к обеду. И ритуал настройки, и гимнастику, и кормежку… Чтобы Патрику семь верст киселя хлебать…
Мне надо хорошо подумать, в какое платье нарядиться. Может, построже, в то узкое шелковое, красное с черным?
— Скажешь тоже! — засомневался Филипп. — Оно у тебя супермини, чуток короче задницы.
— Колготки ажурные… — Настя полностью погрузилась в разрешение извечного дамского вопроса. — К ним, наверное, красные туфельки… Ты, Фил, их пока не видел…
— Посмотрим…
«Не иначе, как сговорились», — умозаключил гостеприимец Филипп Ирнеев, открывая дверь, встречая и ухаживая по прибытии в прихожей за дамами.
В самом-то деле, отчего-то его гостьи, им созванные, избранные для домашнего пасхального пиршества, все как одна предпочли минимальные обеденные наряды с обилием драгоценностей. При этом, как обычных, так и весьма далеких от ювелирного ширпотреба.
«Батюшки-светы! Анфиса-то в мини, разрезы на бедрах и на лифе! Вся в изумрудах, серьги-апотропей с топазами «око прознатчика»…