Ярослав Мудрый. Историческая дилогия
Шрифт:
— Посоветоваться к тебе, мастер. Прикажи, чтобы подручные вышли.
Кузнец пожал покатыми плечами: обычно Ярослав не прерывал работу ковалей, небось, что-то серьезное случилось.
— Слушаю, князь.
— Необычная просьба к тебе, Будан Семеныч… Жена моя чадо родить собирается. Подскажи добрую повитуху.
Кузнец улыбнулся, провел грузной ладонью по окладистой бороде.
— Да тут я тебе, князь, не советчик. То мою жену надо спытать.
— Спытай, Будан Семеныч, спытай!
Жена кузнеца назвала бабку Матрену.
Ярослав привез бабку в терем Березини и молвил:
— Ты уж порадей, Матрена. Избу тебе новую срублю.
Но бабка строго замахала руками.
— Перед родами ничего не сули, милок. Худая примета. Брани меня всякой скверной.
— Да ты что, Матрена? Я ж тебя не в исчадие ада посылаю.
— И-эх, милок, — вздохнула повитуха. — Худо ты наши обряды ведаешь. Прытко брани! А не то черт с рогами вылезет. И чтоб ноги твоей не было, когда я к роженице приду.
— Не будет, не будет, Матрена! — поспешил заверить сердитую старуху Ярослав.
И вот наступил час, когда по терему засновали мамки, няньки, сенные девки, а затем послышались громкие страдальческие крики Березини.
У Ярослава забилось сердце. Боже, как она мучается! Надо идти к ней, помочь, ободрить, она же может умереть!
И Ярослав распахнул дверь ложеницы.
— Березиня, ладушка, потерпи!
Но тотчас перед ним предстала разгневанная повитуха, обожгла ярыми глазами, взмахнула клюкой.
— Сгинь, нечестивец!
Ярослав попятился и прикрыл за собой дверь. Чувствуя, как все тело его покрывается потом, он прислонился к косяку, слушал болезненные стоны Березини, и, страдая душой, молился, молился.
Но вдруг Березиня на какое-то время замолчала, и тогда он услышал совсем другой крик — пронзительный и надрывный. Крик ребенка. Кто, Господи?!
Ярослав вновь распахнул дверь, оттолкнул какую-то сенную девку и метнулся к повитухе.
— Куда, нечестивец!
Но сердитый голос Матрены показался ему самым счастливым голосом на свете, ибо в руках она держала сына.
Глава 21
ТИХОМИР
Чем ближе к весне, тем всё больше прибавлялось дел у князя Ярослава. Проводил учения дружины, поторапливал плотников, что завершали постройку ладий, и не забывал навещать Белогостицы, где поджидала его Березиня с сыном.
В конце духмяного, цветущего мая, когда вся природа радовалась весне, Ярослав, заботливо держа на руках двухгодовалого сына, стоял у окна светлицы и раздумывал. В нем боролись два чувства. Во-первых, ему не хотелось уезжать из нового терема, где он наслаждался тишиной, безмятежьем, а главное, двумя любимыми существами — Березиней и маленьким Святославом. Он еще заранее мечтал, что когда у него родится сын, то назовет его в честь своего прославленного деда.
Князю было хорошо в этом свежем, пахнущем
Корабли достроены, остается их оснастить — и в путь на Волгу, к булгарам. Но выход из Которосли может быть осложнен племенем Медвежьего угла. Купцы сетуют:
— Норовили как-то на своих суденышках на Волгу выйти, да не выгорело. Из селища десятки челнов из-за крутояра выскочили и на нас, было, двинулись. Мы — вспять. И коль бы ветер не в паруса, стрелами закидали, а того хуже — и суденышками овладели. Товар бы пограбили, а нас — к царю водяному. Ну, как бельмо на глазу этот Медвежий угол. Жестокое племя!
Жестокое! Надо бы досконально изведать про это селище. Послать часть дружины? Смысла нет. Завяжется сеча, в коей язычники могут одержать верх. Идти всем войском — преждевременно. Нельзя идти на врага, не ведая всех его сил. Всего лучше послать лазутчиков, и как можно быстрее. Время поторапливает.
Простившись с сыном и Березиней, Ярослав на ладье поплыл в Ростов.
В тереме долго взвешивал, кого послать в Медвежий угол. Никто из его дружинников не знал наземных путей к селищу, а плыть на долбленке по Которосли рискованно: можно нарваться на тех же людей из Медвежьего угла. Возможно, кто-то из ростовцев ведает пути к племени?
И Ярослав отправился к деду Овсею. Вновь дотошно оглядев корабли, князь и мастер уединились в ладейной избе.
— Хочу тебя спросить, Овсей Захарыч, — не ходил ли кто из ростовцев в Медвежий угол?
Дед отозвался без раздумий:
— На моем веку из русичей никто в те края не хаживал, а вот меряне наведывались. Не страшились. В Медвежьем углу мерян проживало немало… Надо на правый берег Пижермы дойти, там и ныне кое-кто из мерян остался, а допрежь там их много было… Но чего ради пытаешь, княже?
— Никому еще не сказывал, но тебе, отец, доверюсь. Лазутчика хочу послать, дабы всё неприметно сведал.
— Дело сурьезное, княже. Мерянин отпадает. Своя рубаха ближе к телу. Он тебя с потрохами выдаст.
— Ты прав, отец… Ладно, что-нибудь измыслю.
Из открытой двери избушки заметили Тихомира, кой что-то слегка правил своим легким топориком на носу ладьи.
— Толковый у меня постоялец. Что недужных людей пользовать, что топором играть. Ловкий парень. Но есть у него одна причуда. Любит по лесам шастать, хлебом не корми. Всю неделю может в лесах пропадать. И как токмо зверья не страшится?
— Всю неделю, сказываешь? А ну-ка кликни мне его, отец.
Тихомир подошел. Прямой, ладный телом, с вольными, непокорными глазами. И как всегда не поклонился.