Ярославичи
Шрифт:
И она опять огорчалась, что молодежь не знает, а потому и не любит льна, не идет им на смену. Но больше всего Николаева досадовала на комбайны.
— Дырявые барабаны. Теряем семя. Весной прорастает наплотно. Ущерб большой от потерь. Как их там только делают и отвечает ли кто за брак? Неужто нельзя навести порядок? Кого научить, кого наказать. Иль все сходит с рук?
На машины жаловались повсюду, где сеют лен. Мудрый потомственный крестьянин, председатель колхоза делился в печати своими заботами. Отметил, что лен — «золотая культура» — нынче порой превращается в убыточную. Он наблюдал работу комбайнов в течение многих лет и сделал вывод,
— Я первенца своего во льну нашла, — сказала Анна Михайловна.
— То есть?
Она засмеялась:
— Ну как же, замуж вышла сюда из Бабарино. Два года гуляли с мужем, а поженились незадолго до его призыва. Ушел он служить — я в тягости. Время мое пришло, когда мы лен рыхлили. В родильный с поля меня увезли. Вот Юрочка мой получился льняной. — И она улыбалась, хвалила своего первенца: — Не пьет, не курит, желанный, в отца. Посмотрит, как я по участкам мотаюсь, скажет: «Мама; что же ты все так работаешь, пора тебе отдыхать» — «Что ты, сынок, — отвечу ему, — пока силы есть, я ленок не брошу».
— А правда ли, Анна Михайловна, вас за него наградили машиной?
— Премировали, — поправила она. — В День колхозника получила автомобиль «Москвич». Награды — дело другое. Орден Трудового Красного Знамени, медали ВДНХ — золотая, две серебряных, бронзовых три. «За доблестный труд». Еще «За трудовое отличие». Да, все за лен. Люби его, как наши матери, бабки любили, отплатит за все...
Отчетное собрание
Парторг колхоза Алла Ивановна Тихонова и бухгалтер Антонина Федоровна Толмачева распределяли подарки.
— Лавров Виктор Васильевич, комбайнер, — транзисторный приемник и скатерть, — говорила Алла Ивановна, а бухгалтер откладывала в коробку.
— Лебедева Нина Ивановна — ковер и серебряная медаль ВДНХ.
— Исправников Михаил Николаевич — часы и ковер.
Тихонова быстро произносила имена и, пока Толмачева откладывала подарки, успевала сообщить соседке о какой-то свадьбе, о платье с кружевом, в котором будет невеста. Говорила Алла Ивановна так стремительно, быстро, что казалось, слова ее забивают друг друга.
До ВПШ она работала учительницей здесь же, в Кремневской школе. Вышла замуж, родила двух детей.
В «Новой Кештоме» получилось так: колхозники почти все на возрасте, а руководство молодое. Парторгу на вид двадцать пять, главному агроному, узкоглазому и круглолицему забайкальцу, Александру Золотухину — тридцать. Председатель годами постарше, да молод стажем.
— Почему вы все же решили приехать к нам? — спросил он меня накануне собрания. — Есть другие хозяйства.
Председателя можно было понять. Совсем не просто в первый раз выступать с отчетом перед таким устоявшимся, требовательным коллективом. А тут еще посторонний — что ему скажешь? Хвастаться тем, что сделано им самим, пока еще рано. Что сделано другими — не ему говорить. Положение у Алексея Евгеньевича Смирнова было сложное. С председателями колхозу всегда везло, хотя крепнуть начал он не сразу, как был основан. Однако в войну не голодали, как некоторые другие.
— Сухов подкармливал, — говорили колхозники, вспоминая с благодарностью председателя. — Народ наш не был так истощен. Из городов к нам менять тряпки на картошку ходили.
Но время летит. Постарел председатель. Ему на смену и пришел А.
Просторный зал Дворца культуры заполнялся. Женщины, почти все немолодые, в серых пуховых платках, в добротных шубах, отделанных норкой, лисой, рассаживались ближе к сцене, в центральной части рядов, внимательно оглядывая входящих. Хотя похвастаться друг перед другом им вроде бы было и нечем — все были богато одеты, а все равно отмечали, кто в чем.
Как этот зал и эти люди не походили на тех, с которыми мне доводилось встречаться после войны на разоренной Смоленщине! Старые телогрейки, выношенные, почти не греющие платки, солдатские шапки, белесые гимнастерки. Тесные помещения, сложенные нередко из разобранных блиндажей, в дни собраний или вечеров самодеятельности до отказа заполненные людьми.
Тогда в деревнях была молодежь, солдатки, еще не смирившиеся со своим одиночеством, ходили с гармошками по улицам, собравшись в какой-нибудь уцелевшей избе, пели надрывные, «долгие» песни. Воздух был сизым от дыма махры. Курильщики — старики, инвалиды, привалившись к стене, сидели на корточках и рассуждали о том, что трудодень должен быть повесомей, а то под расчет и нечего получать. Стерты следы пережитого. Вот они, нынешние новокештомцы, зажиточные, нарядные. Вот оно время, о котором мечтали многие поколения.
Сложный путь совершен за столетие деревней. Полный поисков и потерь, обретений и ломки уклада, привычек, обычаев, зарождения нового образа жизни, процесса еще не завершенного. Приблизились новокештомцы к идеалу? А может быть, и крепки они, потому что не разъехались люди, сохранились здесь корни, которые гонят соки в общественный организм? Вот они, все здесь, эти беззаветные колхозные труженики, этот сложившийся коллектив, способный, трудолюбивый и полный достоинства.
На сцене за столом председатель с парторгом, в костюмах, ждут, когда из дальних деревень колхозные автобусы привезут людей. Женщины помоложе, в ярких мохеровых шапочках, кокетливо притопывая каблучками импортных высоких сапожек, усаживаются так, чтобы были видны их обновы. Мужчины, сгруппировавшиеся возле колонн, одеты попроще — в пиджаках, спортивных нейлоновых куртках, лишь у некоторых пушистые волчьи ушанки. Они похохатывают, говоря о чем-то.
В зале приглушенный гул. Я прислушивалась к долетающим до меня обрывкам фраз, стараясь угадать по ним общее настроение.
— Работаем, как в гостях гостим! — Искала взглядом того, кто с укоризной произнес эту фразу, чтобы спросить потом, что означают слова, но видела плотно сжатые губы и настороженное внимание в лицах женщин.
— Слышь-ка, Зоя-то Панкратьева хочет от бригадирства отказываться, — колхозница в синтетическом меховом пальто показывала кивком головы на вошедшую женщину.
— Что так? — любопытствовала ее соседка.
— Образование, говорит, не позволяет. Пять классов, а требования нынче знаешь какие?
— Пусть учится, — не сдавалась соседка.
— Куда уж теперь. И возраст не тот, да и не всякое учение впрок идет. Иной тебе практик все разложит по полочкам. Есть лектора, которые знают хозяйство по книжкам, а ты пусти его в поле — у нас запросит совета.
Неподалеку от меня, на крайнем стуле, готовясь идти в президиум, сидел Золотухин, главный агроном колхоза. Он говорил с соседкой о том, что озимые в этом году угнетенные из-за частых оттепелей — много силы потратили на пробуждение.