Ясные дали
Шрифт:
Я не замечал, где шел: брел широкими улицами, терялся в путанице темных переулков, пересекал площади, выходил на набережные и опять отдалялся от реки… Город постепенно пустел. Приближался рассвет. В одном месте посреди мостовой валялась консервная банка; от удара ноги она покатилась к тротуару, гулко бренча.
Где-то за Таганкой я задержался на минуту — на столбе ворот какого-то дома белела бумажка, приклеенная по углам хлебным мякишем. Она притягивала взгляд, точно магнит, и глаза бесцельно пробежали ломаные строчки: «Уплачу сто рублей или отдам шерстяной красивый дамский шарф или шерстяной купальный дамский костюм тому, кто сообщит мне, где находится мой кот;
Совсем рассвело, и зазвенели первые трамваи, когда я добрался, наконец, до Никиты Доброва. Прошло уже несколько месяцев, как он расстался с молотом — его назначили мастером участка. Он получил комнату и из загородного общежития переселился в новый дом недалеко от Крестьянской заставы.
Никита уже проснулся, но еще лежал в постели и читал. При моем появлении он сел в кровати, прижав к груди раскрытую книгу, и молча наблюдал за мной, все более недоумевая и поражаясь.
— Что с тобой? Что-нибудь случилось? Ты заболел? На тебе лица нет…
Я опустился на кровать, закрыл глаза и с наслаждением ощутил, как приятно гудят натруженные ходьбой ноги.
— Ирина вышла замуж, — проговорил я после длительного молчания. Мне тяжело было поднять веки.
Никита вдруг рассмеялся:
— Поздравляю! Дождался! А что я тебе говорил? Я всегда утверждал, что ваша любовь стоит на льду: весна придет, лед растает, и ты пойдешь ко дну. Так и случилось! — Он был, видимо, очень доволен, что случилось именно так, как он предполагал.
Я не в силах был двинуться.
— Я никогда не думал, что меня можно разлюбить.
— Ты верен себе, — опять усмехнулся Никита, — бездна самомнения и никакой житейской мудрости. Повернись-ка, мне пора вставать. — Он не торопясь одевался, сочувствующе поглядывая на меня. — Любовь — это, братец, своего рода поединок, и тот, кто больше любит, остается побежденным. Это закон.
— Ложь! — вскричал я. — Любовь нельзя победить! Впрочем, тебе этого не понять. Тебе неведома любовь сильнее смерти.
— Как знать… — Никита снял с гвоздя полотенце, перекинул его через плечо и вышел в ванную умываться.
Невозмутимость его переходила всякие границы, а снисходительная ухмылка, как бы говорившая: «Все твои переживания и драмы — ерунда, братец!», выводила из себя. Я приготовился наговорить ему дерзких и обидных слов: пришел за поддержкой, а встречаю насмешку!..
Никита вернулся с чайником в руке, аккуратно причесанный и озабоченный.
— Садись, позавтракаем, — пригласил он с обезоруживающей простотой. Я отказался — не до чая. Никита пододвинулся к столу и налил в стакан чай, намазал хлеб маслом и положил на него несколько кружочков колбасы. — Ты думаешь, небось, что я такой уж чурбан, не понимаю тебя? Нет, понимаю. Может быть, даже больше, чем кто-либо другой… Если твоя любовь не вызывает ответной любви, то она — большое несчастье. Знаешь, где я это недавно вычитал?. У Маркса. Я имел случай убедиться, насколько это верно… — Он подмигнул мне, отхлебывая чай. — Теперь мы с тобой вроде бы приятели по несчастью. — Шутка вышла невеселой, и он горестно вздохнул. — Только твое несчастье — все-таки счастье. Поступи с тобой так другая девушка, я — твой болельщик и твое горе — мое горе. А тут… Эка потеря! Мое мнение об Ирине этой ты знаешь, оно не изменилось: нет ее — и ладно, и хорошо… Не
— За Сердобинского.
— Вот там ей и место: два сапога — пара! Садись, чаю налью.
Я понял, что обратился за сочувствием не по тому адресу; и у Кочевого, пожалуй, не найдешь участия. Тот даже обрадуется. Нина точно загипнотизировала их… Придется справляться со своим несчастьем самому. Я с грустью смотрел на Никиту; видимо, ни одной капли моей боли не передалось ему и не поколебало его спокойствия; он продолжал не торопясь и обстоятельно есть… Стоит ли говорить с ним сейчас о главном?.. Поймет ли он? Но откладывать или скрывать я не мог, да и не было смысла.
— Я ухожу из школы… вообще из кино, — равнодушно, как о чем-то незначительном, сказал я, садясь к столу. Стакан, который Никита подносил мне, чуть дрогнул, из него на мою руку плеснулся чай.
— Ну что ты скажешь! — воскликнул он как будто с восторгом; возле глаз заиграли насмешливые морщинки. — Ведь это я предполагал. Сначала я поверил: кино — твоя, область. А последил за тобой последнее время и решил, что и тут ты не удержишься… Ты подумай, как я тебя изучил!..
— Карьеру в искусстве надо начинать с большого прыжка, — начал я тоном бесповоротного решения. — У меня он не получился. А плестись в хвосте, ждать милостей не хочу и не буду. Я прочитал записки многих известных артистов. Их путь был трудным, но сверкающим. Мой путь кончился тупиком…
— Чтобы совершить прыжок, надо прежде разбежаться, — заметил Никита и встал, в напряженном раздумье потер ладонью лицо. — Быть может, я не так понимаю, Дима, — я далек от искусства, — но карьера?.. Искусству надо служить верой и правдой. Эта служба в конце концов и явится твоей карьерой, если уж тебе полюбилось это словечко. Но у тебя не хватит терпенья. Тебе бы сразу под облака вознестись… Но имей в виду, чем выше залетишь, тем больнее падать. А жар-птицу ловят только в сказках или во сне.
Я слушал его, понурив голову. Зря я с ним заговорил. Сейчас он встанет в позу старшего и перейдет на поучительный тон. Не довольно ли для меня поучающих и назидательных речей? Поняв, очевидно, что мне не до шуток, Никита пододвинул стул, сел возле меня, плечом к плечу.
— Что тебе сказать, Дима? Если тебе нужен мой совет, я могу тебе его дать. По-моему, ты делаешь правильно, что уходишь.
— Честное слово? Ты согласен со мной? — быстро спросил я.
— Согласен. Хватит, хорошенького понемножку. Поиграл. Лучше отрезать все вначале и сразу, одним махом, чем страдать и терзаться всю жизнь. Я знаю твой характер, ты не уживешься в том окружении… Приятно, конечно, что мой друг, бывший фабзавучник, — киноартист. Но если подумать серьезно, инженер-строитель тоже ведь неплохо.
Теплый и душный комок подкатил к горлу, я судорожно сглатывал его, но ком стоял рядом и мешал дышать. Мне хотелось стиснуть Никиту в объятиях!..
— Спасибо, — сдавленно прошептал я, не подымая глаз.
— Ну-ну, Дима, вот еще глупости какие, — проворчал он хмурясь.
Мне захотелось признаться ему в самом главном — в своем поражении.
— Я уже давно понял, в чем моя беда, Никита, — сказал я, — нет у меня прямой линии в жизни. Возьми Саньку… В первый же час нашей встречи на пароходе я увидел его со скрипкой; так она и ведет его столько лет, эта скрипка, и приведет, куда он хочет… Да и ты тоже… Вчера был кузнецом, нынче мастер, а завтра может быть, будешь начальником цеха — как по стрелочке идешь… Скоро институт закончишь… А я верчусь на одном месте, гоняюсь за счастьем, как бульдог за своим хвостом, а он обрублен…