Ясные дали
Шрифт:
— Врешь! — крикнул Никита с неожиданным ожесточением и встал рывком. — Врешь ты все. За славой ты гоняешься, так и скажи. Ты считаешь, что без нее тебе ну просто невозможно жить! Хочешь быть только первым, только на виду. Забыл, почему тебя в ФЗУ «Лидером дверей» прозвали? Как же, не мог пройти в дверь последним!.. Только первым. «Ах, я буду сниматься в картинах, в героических ролях, меня будет смотреть все человечество!» И вот, пожалуйста: мечтал о хрустальных дворцах, а очутился у разбитого корыта. Это называется крушением иллюзий. «Не ходи по косогору — сапоги стопчешь», — сказал Козьма Прутков в назидание таким, как ты. А за славу потрудиться надо в поте лица… — Никита отступил
Я не прерывал его, не пытался возражать, не оправдывался. Со мной происходило непривычное и непонятное: гневный тон Никиты не вызывал ни обиды, ни горечи — наоборот, яснее и легче становилось на душе, отпадало что-то тяжелое и гнетущее с каждым его словом. Хотелось, чтобы он говорил еще злее, беспощадней… Сколько раз он отчитывал меня за то время, как длится наша дружба!
Но Никита замолчал, видимо, щадя мое самолюбие. Он стоял у шкафа спиной ко мне и укладывал в потрепанный портфель тетради и книги для вечерних занятий. Он собрался уже уходить, но, взглянув на меня, раздумал, сел на стул и опять потер ладонью лицо, а когда обернулся ко мне, то я увидел его простоватую, чуть смущенную улыбку. Я не мог не улыбнуться в ответ.
— Ух, и хитрая ты бестия! — воскликнул Никита. — Такой вид состроил — «все потеряно, все кончено, возврата нет!» На сочувствие рассчитываешь, на жалость? Не жди. Во-первых, не умею жалеть, во-вторых, не хочу тебя баловать: раз пожалеешь и в другой захочется. А жалеть мужчину — это, брат, последнее дело, от этого он раскисает… да и вообще жалость притупляет в человеке упорство. А упорства в тебе — на троих!
Он подошел и взлохматил мне волосы.
— Выше голову, Дмитрий Ракитин, — мы же молодые, черт возьми! Рано ее вешать, у нас еще все впереди.
Я встал и обнял его за плечи; мы приблизились к окошку.
— Ты только не торопись, Дима, — просил Никита, — оглядись хорошенько. Давайте соберемся, посоветуемся, обсудим, как тебе быть, куда податься. Может быть, Сергею Петровичу напишем… Главное, выбрать направление, а уж ты добьешься, в этом я уверен… Актерская школа даром для тебя не прошла, она дала тебе столько всего, сколько не даст ни один институт, мне это видно. Про Ирину Тайнинскую забудь. Это в самом деле счастье твое, что она вышла замуж. Все равно не было бы у вас жизни, мучился бы ведь… Ты и сам знаешь это. А страдаешь оттого, что самолюбие задето… И с Сердобинским она недолго проживет. Невысокого полета птица, этот Сердобинский. Она это скоро поймет. — Он хитро подмигнул мне: — А слава — вещь непрочная, если она далась легко, без усилий: как пришла, так и уйдет.
У меня было такое ощущение, будто я перенес длительную и тяжелую болезнь, и вот кризис ее миновал, и наступало радостное выздоровление. Мутнота всяческих изнуряющих чувств как будто осела, и установилась полная душевная ясность. Мне было хорошо оттого, что рядом находился Никита, строгий и надежный друг, который никогда не покинет в беде, оттого, что нашлось во мне мужество уйти из школы, оттого что над Москвой ликующе сияло замечательное утро, что начиналось лето и начиналась другая, новая жизнь.
— Куда ты собираешься ехать в отпуск? — спросил я Никиту. — Может, махнем опять в мое село, на Волгу?
Никита
— Нет, не поеду. Приглашен одной особой в другое место.
— Какой особой? Кто она? Нина?
— Угадал. Разве можно отказать ей? Поеду на Смоленщину, с удочкой посижу, поброжу по лесам с ружьишком… Так что извини, братец, не могу составить тебе компанию.
Я стоял посреди комнаты в величайшем недоумении и замешательстве. В это время послышался густой протяжный гудок; ему вторил другой, совсем близкий…
Никита рассмеялся, наблюдая за мной, и направился к выходу:
— Идем, а то я опоздаю на работу…
— Я провожу тебя до завода, — сказал я.
В полдень, возвращаясь домой, я заметил в нашем окне знакомый девичий профиль. В первый момент я подумал, что мне это почудилось, и остановился. Но видение не исчезало, профиль рисовался отчетливо, красивый и строгий. У нас была Нина Сокол. «Какой случай мог привести ее к нам? — гадал я, медленно подымаясь по ступенькам. — Не связано ли ее посещение с замужеством Ирины Тайнинской? Нина щедра на сочувствие…»
Я переступил порог комнаты. Ба, и Кочевой, здесь, и Тоня! И все чем-то взволнованы… Любопытно, чем вызвано это собрание в таком необычном составе?..
— Вот он, явился, как ясный месяц, — громко объявила Тоня. — И улыбается! Поди как весело! — Она с возмущением взглянула на меня и нетерпеливо, вопросительно — на Саню с Ниной.
Нина в замешательстве привстала, опять села и, коснувшись рукой вспыхнувшей щеки, произнесла тихонько и с упреком:
— Зачем ты привела меня сюда?
Тоне очень нравилась моя профессия. Я часто замечал, с какой гордостью извещают родственники о том, что в их семье есть скажем, артист, музыкант, певица, балерина или подающий надежды поэт, даже если они и посредственны, и редко и неохотно упоминают о хорошем электросварщике или токаре, хотя он живет в той же семье. Я не предполагал, что моя сестра тоже заражена этим ложным тщеславием. Еще бы! Ведь это ее брат снимается в кино!.. Не каждому брату суждена такая участь! И вот вчера мать, будто по секрету, шепотом, поведала ей о моем странном поведении.
— Всю ночь ходил, вздыхал. А во сне, видно, сердился больно, выкрикивал громко… Я глаз не сомкнула. Я так думаю, Тоня, в школе у него не ладится…
Тоне хотелось удержать меня в кино во что бы то ни стало. Она решила действовать… Попросить помощи у Никиты она, должно быть, постеснялась и вот разыскала Нину и Саню… Чудачка, нашла к кому обратиться, — к Кочевому!..
Кочевой обошел стол и решительно подступил ко мне вплотную, взглянул на меня сверху вниз. Он возмужал за последний год, остро выпиравшие когда-то плечи налились заметной силой, женская ласковость в глазах сменилась вызывающей смелостью, в лице появилось что-то непривычно мужественное, даже высокомерное, а в иссиня-черные волосы вплелась тоненькая, еще робкая седая прядь.
— Ты уходишь из школы? — спросил Саня требовательно.
— Ухожу. — Он как будто со страхом отшатнулся от меня.
— Так это правда? Зачем ты это делаешь? Откажись, пока не поздно. Слышишь? Откажись!
— Нет.
Саня с недоумением оглянулся на Тоню и Нину, воскликнул:
— Он сумасшедший! Тысячи людей всю жизнь мечтают о такой школе, каждый год держат экзамены в училища…
— Известно также, что тысячи людей всю жизнь мечтают и не о том, — сказал я весело. — Надо иметь мужество быть честным перед собой. Хороший артист из меня не вышел. Мне очень больно сознаваться в этом, но это так. Плохим быть не хочу.