Ясный берег
Шрифт:
легких. В промежутках между этими серьезными
болезнями он болел разной мелочью — гриппами, ангинами,
ветрянкой и диатезом. Мальчик с опытом — знает, что
такое изолятор, рентген, амбулаторный прием,
инкубационный период. Конечно, жизнь его не сахар; конечно,
ему хочется жить так, как живут другие мальчики,—
бегать, играть, кататься на саночках. Но он болеет
терпеливо, лечится сознательно, никого не мучает капризами:
лежит
животе, глотает микстуры и рисует свей -пароходы. Мать у
него оптимистка, она говорит: «Ну, вот, Сашок, от «ори
ты теперь застрахован, корь два раза не бывает». И они
с облегчением вычеркивают корь из громадного списка
существующих болезней, которые, видимо, все предстоят
Саше.
Марьяна приходила к нему, садилась около кроватки
и занималась с ним. Очень ей не хотелось, чтобы он
остался на второй год. Вое перейдут во второй класс,
а он останется в первом, с малышами? Он примет это
без слез, как мужчина, но, воображаю, какие у него
будут грустные глаза...
Все перейдут во второй класс. И ты, Саша, тоже.
Почему же тебя не переведут? Ты, как и все, научился
читать, научился рассказывать прочитанное, знаешь, что
трижды девять — двадцать семь, умеешь надписать
тетрадку. Во втором классе, ребята, придется заниматься
еще усиленнее, там задачки, например, очень
серьезные... Как же не увидимся, все лето будем видеться, мы
же будем вместе ухаживать за нашими грядками. Ми-,
лые мои ребятишки, никуда вы от меня не уйдете,
четыре года мне быть с вами.
Вот кому она действительно нужна — молодая или
старая, красивая или некрасивая, лишь бы хорошая!—
своим ребятишкам. Для них она первый человек после
матери и отца: учительница, наставница, как ее
называют старые люди.
Долго ребятам расти. Десятки учителей будут их
учить. Многие, может быть, станут большими людьми —
не ты ли, Саша, не ты ли, Вадик? — разъедутся, с
улыбкой будут вспоминать свое детство. «Какая я была
смешная»,—скажет Фима. Она, Марьяна, будет
старушкой, а они вспомнят молоденькую Марьяну Федоровну,
с которой читали букварь и сажали цветы.
...«А Иннокентий Владимирович перестал наконец-то
ходить. Митя что-нибудь ему оказал... Странный Митя,
прилетел тогда, как сумасшедший... Это просто
дружеское расположение: от кого-то что-то услышал Митя,
зашел дать совет. По старому знакомству. А какие мы
знакомые? Столько лет врозь, ничего друг о друге
толком не
хочу, чтобы он пришел еще...
Приди, Митя, еще».
Алчен человек. Удивительно, сколько всякой всячины
надо ему для счастья.
Иннокентий Владимирович готовится расстаться с
«Ясным берегом».
После того разговора с Коростелевым он пришел
домой в расстроенных чувствах. Сначала среди чувств
преобладало здоровое возмущение. Он строил планы
борьбы и мести. Завтра же он подаст в партбюро
заявление: «Прошу воздействовать на директора,
допустившего неслыханную выходку» — даже «безобразную вы-
ходку» — даже «хулиганскую выходку». Каково-то
будет Коростелеву объясняться, ведь года нет, как он
получил партийное взыскание, а теперь новое дело —
травля беспартийного специалиста.
И завтра же он, Иконни-ков, пойдет к Марьяне и
потребует, чтобы ноги Коростелева не было в доме.
Писать ли Данилову? Пусть знает, ка<к тут сложились
взаимоотношения. Нет, лучше вот ка<к сделать: написать
письмо старшему зоотехнику треста, совершенно частнсе
письмо, в тоне грустном и лирическом,—что устал сверх
меры, многолетняя напряженная работа сказывается на
здоровье, что-то с сердцем, что-то с нервами, а тут еще,
между нами, со стороны директора непристойные и ди-
ки-е выпады... Старший зоотехник треста пойдет с этим
письмом к Данилову, так будет гораздо лучше: и цель
достигнута, и вроде как не жаловался, только вскользь
упомянул в частном письме.
А вдруг Коростелев возьмет и от всего отопрется?
Свидетелей нет, вполне можно отпереться.
С работы Коростелева все равно не снимут, успел себя
зарекомендовать, несмотря на историю с Аспазией.
Будут их мирить, предложат сработаться.
«Жизни не будет,— подумал Иконников,— он
обозлится и начнет меня всячески топить .и подводить под
монастырь, что называется, и в конце концов
подведет».
«При таких отношениях работать невозможно,—думал
он в середине лочи.— Не разумнее ли, не поднимая
шума, воспользоваться тем предложением Петра Иваныча
и Ивана Петровича и попытаться перейти в облзо?»
Эта перспектива показалась Едруг ему очень
привлекательной: наказать совхоз своим уходом, ускользнуть
от мстительных интриг Коростелева, а попутно —
развязаться с брачными делами.
«Уеду за двести километров и сразу отрезвлюсь.