Ясный берег
Шрифт:
столу: «черепичка вам, черепичка нам». Нет, дорогой
товарищ. Помню, как вы с нами прошлый год обошлись.
Так между людьми не делается.
— Больно злопамятны, неужели полностью
удовлетворёны рабочей силой?
— Там полностью — не полностью, а у нас тоже своя
амбиция.
— Амбицией, знаете, производство вперед не
двинешь. Мы кирпич теперь имеем свой, вот в чем дело;
нам самим квалифицированный народ понадобился,
через
а черепица нужна. Я и положил амбицию в карман и
приехал с поклоном. Мне на первом месте колхоз, а
амбиция на десятом, и вам, думаю, то же самое... Эх, то-
варищ Коростелев, ведь одному делу служим — крепости
и мощи родного государства.
Погорячась, Коростелев подписал контракт. Умеет
чкаловский председатель уговаривать людей. Не хуже
Гречки.
Весна, соленый пот, планы, чаянья. «Ку-ку!
Куку!»— тысячу раз подряд кричит кукушка за рекой.
Даже Иконников оживился, ему кажется, что он
смелый, остроумный, неотразимый, что не сегодня-завтра
он объяснится с Марьяной Федоровной... Шутка, он
не может уснуть, думая о ней.
Если бы он знал, как он надоел Марьяне Федоровне.
Ох, хуже горькой редьки. Едва завидев в окно его
благообразную, солидно приближающуюся фигуру, Марьяна
испытывает тоскливое чувство: опять тащится, опять
скука на целый вечер!
Влюблен, не влюблен — это теперь не имеет ни
малейшего значения. Она-то его не может полюбить,— вот
в чем дело; ни в коем случае не может! Ей с ним
скучно, тяжело, невыносимо'.
Но как сказать ему об этом, пожилому, важному
человеку? Как дать понять, чтобы не ходил больше, что
никакой дружбы у них не получится?
— Иннокентий Владимирович, вы извините,—
говорит Марьяна, ужасаясь своей неделикатности,— у
меня масса ученических тетрадок, я должна
проверить...
— О, пожалуйста!—говорит Иконников, как бы даже
обрадовавшись (потому что говорить им, в сущности, не
о чем, все случаи из жизни рассказаны, все книги и
кинофильмы обсуждены).— Пожалуйста. А я посижу тут
возле, не помешаю?
И сидит. Читает газету или просто водит
бесцветными глазами, размышляя о чем-то.
Марьяна проверяет тетрадки как можно медленнее, по
два раза проверяет каждую тетрадку, чтобы не
разговаривать с ним. Но как ни старайся, а этого занятия
надолго нехватит,— какие там у ребят в первом классе
работы! Марьяна встает, улыбаясь бледной,
вымученной улыбкой, а тут тетя Паша вносит самовар и
приглашает
Еще немного, и лопнуло бы марьянино терпение. И
сдержанная, застенчивая, интеллигентная учительница
выгнала бы Иконникова, как выгнала его когда-то не-
сдержанная и неинтеллигентная картонажница, его
жена. Но прежде чем это произошло, вмешались другие
силы.
— Похоже на то,— сказал Лукьяныч Настасье
Петровне,— что скоро будем гулять на марьяшиной свадьбе,
очень похоже.
— Все ходит?—спросила Настасья Петровна.
— Прямо оказать — зачастил.
— А Марьяша?
— Кто знает. Не гонит. Женская душа — бездна.
Замечаем— вроде грустит... Что вы так на меня смотрите,
Настасья Петрозна?
— А вы что на меня смотрите, Павел Лукьяныч?
— Мы с вами не вправе давить на ее психику.
— Конечно, ей решать, она человек
самостоятельный...
— И что мы можем сказать о нем
компрометирующего?
Вечером, дома, Настасья Петровна сказала сыну:
— Малокровный-то. Жениться собрался.
— Какой малокровный?
— Иннокентий Владимирович.
— Ишь ты. На ком?
— На Марьяше.
Коростелев не сразу понял.
— Как на Марьяше?
— Да вот так. На ней. Ох, не знаю. Будто не худой
человек, а не лежит душа...
Коростелев слушал с каменным лицом, неподвижно
уставясь на мать. Вдруг встал, снял шинель с гвоздя,
оделся, вышел, не сказав слова. «Странный Митя,—
подумала Настасья Петровна, ничего не поняв,—все-таки
Марьяша нам не чужая...»
А Коростелев шел к Марьяне. Внезапная злая
решимость подняла его и погнала. Плана действий у него не
было — просто быть на месте, лично убедиться,
вмешаться!
Посредине Дальней при свете месяца Лукьяныч
трудился над своим челном. Щепа и стружки, густо
набросанные вокруг, белели под месяцем.
— Вы ко мне?
— Нет,—сказал Коростелев.—К Марьяне.
Он рывком отворил калитку и громко постучался с
черного хода. Вышла тетя Паша.
— Митя!—оказала она. — У нас не заперто, заходи.
Насилу собрался!
Марьяна и Иконников были в столовой. Самовар «а
столе, чашки-блюдечки, крендельки... «Совсем по-семей-
ному». Марьяна быстрым движением повернула голову
на голос Коростелева, лицо ее залилось краской.
Смутился и Иконников. «Смотри ты, застеснялся; какой
мальчик».
— Здравствуйте, Дмитрий Корнеевич.
— Здравствуйте,—недобрым голосом сказал