Ястреб на перчатке

Рау Александр Сергеевич

В этом граф был прав. В храме было действительно очень красиво.

Стены были искусно расписаны настоящими мастерами, что не пожалели ни сил, ни умений, ни дорогой – судя по яркости цветов – краски. Голубой потолок, очевидно, символизировал небо. Не было икон, роспись показывала мир, где царят любовь и добро. Пасторальные картины, что дороги каждому сердцу. Над алтарем был изображен Единый в виде старого, но еще крепкого мужчины, убеленного годами, в простой одежде. Еще одно отличие от остального Камоэнса – на голове Единого не было воздушной

сияющей короны. Пат показалось, что Бог со стены смотрит именно на нее. И взгляд этот был добрым, заботливым, ласковым.

– Да, – восхищенно произнесла девушка, – ваш храм прекрасен!

Риккардо довольно улыбнулся:

– Взгляд заметила?

Он перешел на «ты», но Пат не стала его поправлять.

– Да.

– Это наша гордость. Имя мастера неизвестно, но, ясно, руку его направляло небо.

– Скажи, а кто эти люди? – Патриция указала на портреты, висящие на специально выделенном фрагменте стены под изображением Единого. – Святые?

– Нет, не совсем, скорее… – Граф запнулся, подбирая нужные слова, – скорее это люди, достойно прожившие свою жизнь и ставшие примером для окружающих.

– Значит все-таки святые?

– Нет, их жизнь не была образцом святости, они были обычными людьми. Расскажу на примере. – Риккардо указал на портрет бородатого мужчины средних лет в одеянии монаха. – Преподобный Альварес – священник этого храма триста лет назад. Тогда Осбен был маленьким городком. По сохранившимся запискам, преподобный был человеком веселым и добрым. Никогда не отказывал в помощи страждущим, мирил семьи, хранил душевный покой городка. Любил женщин и был не прочь выпить. Содержал приют для сирот. Когда Кардес захватили скайцы, поднял жителей на восстание и был убит захватчиками. На похороны пришел весь город.

Это не образец святого праведника, как многие в официальной церкви Камоэнса. Те святые, которым ты поклоняешься, в большинстве своем славны тем, что всю жизнь ходили с веригами, постились до полусмерти и избегали женщин как огня. Альварес – образец настоящего живого человека.

– Не будем спорить, – отмахнулась Пат. – Вот лучше скажите мне, Риккардо, – они уже вышли на улицу, – почему превратили графство в притон для сектантов и еретиков всех мастей? Не брезгуете никем. Собираете отбросы со всех Благословенных земель.

– Узнаю стиль Альфонса – очернить и опошлить, зная, что я оправдаться все равно не смогу.

– А вы попробуйте.

– Кардес – самое большое графство Маракойи. Много свободных земель, мало людей. Еще мой прадед, Риккардо, пытался решить эту проблему – не смог. Принимать беглых вилланов нельзя. А еще откуда могут взяться новые подданные? Отец отдавал землю бесплатно своим кондотьерам, в результате две тысячи опытных воинов осели в графстве, их сыновья дрались под Дайкой.

– Так, значит, сыновья кондотьеров без чести и совести виноваты в том, что пленных не брали, а раненых добивали? – возмутилась Патриция.

– Нет, это я отдал такой приказ. В Кардесе грабителей и насильников вешают независимо

от титулов. Не передергивайте, Патриция, вам это не к лицу.

Пат закусила губу. Ее бесило несоответствие между словами и поступками.

Верующий де Вега, любит церковь. А ее Альфонс, так же как мужья и братья подруг, больше никогда не вернется домой. Добрый де Вега, справедливый, но убил беззащитную женщину. Но заострять на этом внимание – снова подставлять себя под удар. Поэтому она сменила тему:

– Вы так и не ответили, почему принимаете еретиков?

– Не перебивайте – и узнаете. – Риккардо оставался невозмутимым. – Мой учитель Клавдий Турмеда, отец Кармен, предложил мне этот способ освоения новых земель. Кардес – глушь, чиновники короля и столичной Церкви здесь появляются редко. Их интересуют лишь налоги. Да и мне – юнцу – легче оправдаться, чем взрослому вельможе. В семнадцать лет я подписал указ о равенстве всех религий. Люди его поддержали.

– Как можно равнять в правах истинных верующих и еретиков из Лагра?! – воскликнула Патриция.

– Вы, наверное, забыли, сеньора, что и нас, «возвращенцев», в Мендоре за глаза называют еретиками, хотя мы и подчиняемся совету епископов и платим им десятину. Для меня разницы нет. Все люди равны независимо от веры. Есть и плохие, и хорошие. Первых в Кардесе ждет Подруга, для вторых – свободные земли и пособие на первое время, – неожиданно жестко закончил Риккардо.

– Кто помогает еретикам, тот губит свою бессмертную душу! – Строчка из проповеди вспомнилась крайне удачно.

– У нас с вами религиозный диспут получается, Патриция, – рассмеялся де Вега. – Считайте, что душу я свою уже продал.

– Это точно, – отметила девушка, посмотрев на его левую руку, скрытую черным наручем.

– Еретики – в чем их грех? – продолжал Риккардо. – В Лагре убивали за мелкий отход от основных канонов, доходило до абсурда; вопрос «Есть ли у Единого борода?» – решал судьбы городов. Лагрцы тысячами бежали ко мне. Религия у каждого своя. Мои любимые друзья-подданные паасины, лесной народ, – вообще язычники, поклоняются волку. Что из этого? Зато налоги платят вовремя, и лучники у них прекрасные.

За семь лет население Кардеса увеличилось на треть. Доходы благодаря упрощению налоговой системы и искоренению мздоимства чиновников выросли вдвое. Свободных земель хватит, чтобы принять еще тысяч десять – пятнадцать.

– Вы готовы душу продать за барыш, граф.

– Да, я – воплощение зла. К счастью, вы скоро избавите мир от моего присутствия.

– А вы надеетесь на другой исход? – Пат постаралась, чтобы это прозвучало как можно жестче.

Де Вега посмотрел ей в глаза. Пат не отвела взгляда, и бравада спала с его лица.

– Нет, Пат, давно уже не надеюсь.

Риккардо де Вега – граф Кардес – молча рвал поводья. Точнее, пытался, бессмысленно и безуспешно. Грубая кожа не поддавалась, но усилия, пусть даже напрасные, выпускали злость.