Яйца раздора
Шрифт:
А я, как только Лялька вошла в каюту, сразу же закрыла за ней дверь.
Весь следующий день прошел в трудах и заботах — по-прежнему репетировали поздравление юбиляра. Сложность процесса заключалась в том, что делать это нужно было конспиративным путем, чтобы именинник не догадался о готовящемся сюрпризе и не обрадовался раньше времени. Собирались отдельными группами по разным каютам и там пели, плясали и декламировали оды и панегирики во славу юбиляра. Даже на экскурсию в Ипатьевский мужской монастырь в Костроме, кроме отца и мамы, пошли только профессор
Женской половине нашей компании приходилось особенно тяжко. В отличие от мужчин, мы, ко всему прочему, были еще заняты и на кухне. Там тетя Вика с корабельным коком Данилой Петровичем с самого утра готовили праздничный ужин, и мы по очереди им помогали.
Бедная тетя Вика так до самого вечера и не выходила из кухни, или, как там это у них называется, из камбуза. Зато к вечеру мы общими усилиями наготовили столько всякой всячины, что даже сами засомневались, а сможем ли мы все это съесть.
Но дело не в этом. Еда на празднике не главное. Главное — это... Впрочем, у всех оно разное.
Для Ляльки, например, главным было показаться на публике в новом платье, и чтобы все мужики при этом непременно попадали бы от восторга. А поскольку в капустнике она выступала в разных ролях, то имела полную возможность несколько раз за вечер переодеться и продемонстрировать не один свой эксклюзивный прикид, что она, собственно, и собиралась проделать.
Однако главным ее сегодняшним туалетом было действительно сногсшибательное платье.
Во-первых, по фантазии кутюрье оно было с одним рукавом, второй просто отсутствовал. А во-вторых, имело сбоку та-акой разрез, который шел от самого низа и практически чуть ли не до самого верха.
В результате с правой стороны Лялька выглядела чуть ли не как монашка, но зато с левой казалась почти голой.
— Вот это да-а! — ахнула я, увидев Ляльку в коридоре при входе в кают-компанию. — А где же платье?
Я стояла слева и видела только ее голую сторону.
— Не ёрничай, — отрезала Лялька и повернулась ко мне другой стороной.
Увидев рукав и длинную юбку, я немного успокоилась. Но совсем немного. Потому что тонкая блестящая ткань так откровенно облегала Лялькино тело, что делала ее и без того потрясающую фигуру просто сногсшибательной в самом прямом смысле.
И я всерьез забеспокоилась за наших немолодых профессоров и академиков, в смысле за Прилугина. Академик-то у нас один.
В общем как бы их кондрашка не хватил от лицезрения умопомрачительных Лялькиных прелестей.
— Ну ты все-таки не права, — сказала я, разглядывая прикид подруги и качая головой. — Совсем о других не думаешь. Вот случится сейчас с кем-нибудь из академиков сердечный приступ. И что тогда? Весь праздник — псу под хвост.
Лялька собралась мне что-то возразить, но не успела. По коридору по направлению к нам двигалась чета Соламатиных.
По мере того, как они приближались, оба — и профессор и его супруга Евгения Матвеевна — заметно менялись в лицах. Лицо профессора становилось все краснее и краснее, а брови долезли аж до самых корней волос. А Евгения Матвеевна, напротив,
Я незаметно пихнула Ляльку в бок, давая понять, насколько я была права.
— Вот видишь, — шепнула я ей в затылок, — уже начинается.
Но Ляльку реакция профессорской четы на ее внешний вид ничуть не смутила, а даже напротив, обрадовала. Желаемый эффект был достигнут. Однако достигнут он был, я бы даже сказала, с большим перебором.
Дело в том, что когда Лялька под руку с сияющим Борькой (а Борька всегда очень гордился Лялькиной красотой) вошли в кают-компанию, практически все, равно как мужчины, так и женщины, на какое-то непродолжительное время слегка остолбенели.
Академик Прилутин даже вытащил и надел на нос очки, желая получше разглядеть, что это там всех так поразило. А его супруга Елена Ужасная, не сдержав завистливого вздоха, тихо простонала:
— Какое платье!..
Как будто бы все дело было только в платье, а не в потрясающей Лялькиной фигуре.
Короче, все были ошеломлены, и только Димка, как всегда, остался абсолютно равнодушен к неземной Лялькиной красоте и не упал вместе со всеми в обморок.
Вернее, он отметил, что выглядит она потрясающе и даже сказал ей об этом, но тут же взял под руку Бориса и, отведя его в сторону, стал что-то быстро тому объяснять. Наверно, уточнял какие-то детали юбилейного концерта.
Когда все наконец были в сборе и расселись по своим местам (правда, доцента Кутузова мы все-таки пересадили за наш стол поближе к Альбине, а Борькиного охранника — на его место), слово взял Владимир Сергеевич Никольский.
— На правах старейшего друга и тамады… — начал Владимир Сергеевич.
Он и здесь уже назначил себя руководителем. Может, ему уже пора завязывать с хирургией и переквалифицироваться в начальники? Кажется, у него это неплохо получается.
— ...так вот, позвольте поднять тост за моего лучшего друга Самсонова Викентия Павловича — талантливого ученого, — он посмотрел на академика Прилугина, и тот сразу же согласно кивнул, — хорошего педагога, — взгляд в сторону отцовой аспирантки Аллочки, — отца семейства и просто отличного мужика.
На этом месте все с готовностью зааплодировали.
— Шестьдесят лет — это расцвет не только творческой жизни, но и просто жизни во всех ее проявлениях... — продолжил доктор Никольский, а я заволновалась.
Что это он, собственно, имеет в виду? Намекает на отцовы романтические похождения, что ли? Вроде бы еще и не пили, а он уже несет какую-то околесицу.
Но Владимир Сергеевич, как выяснилось, совершенно не имел в виду склонность отца к прекрасному полу. Просто неделю назад они — три друга: отец, сам Никольский и второй отцов друг, Василий Кондраков, решили предпринять заплыв на плотах по Енисею. Предприятие хоть и рискованное, однако, по словам Никольского, они, дескать, еще такие молодцы, что в состоянии поучаствовать и в таком экстремальном заплыве.