Язычница
Шрифт:
Ветте хочется закричать. Закричать, затопать ногами, вцепиться ногтями в руку Актеона и кричать на него, кричать до тех пор, пока он не захочет её выслушать. Но она старательно твердит себе, что такое поведение будет просто бессмысленным с её стороны. И что она опозорит имя своего отца, если провернёт нечто такое. Ветта прекрасно понимает, как это будет выглядеть её поведение со стороны, если она позволит себе совершить что-то подобное. Так поступать нельзя. Нельзя показывать, что тебе не всё равно. Даже если это так… И если Ветта хочет быть княгиней, она должна быть не только смелой. Она должна быть сильной. И уметь скрывать свои эмоции, уметь закрывать глаза на то, как её будет унижать своими изменами её супруг.
Киндеирн молчит, и Ветта уже представляет брезгливое выражение на его лице — Астарны относились к танцам столь же трепетно, как и к владению оружием. Ей всё кажется, что она поведала ему какую-то ужасную правду о себе — как если бы она рассказала ему, будто бы отравила тысячу младенцев и заставила кого-то пить их кровь. Ветта словно наяву видит его презрительную ухмылку.
Но алый генерал лишь улыбается. Кажется, он вовсе не считает её глупой
Алый генерал протягивает Ветте руку. И теперь девушка может смотреть только на тот перстень из белого золота с рубином. Что-то в этой вещи есть такого зловещего, что княгиня — ей стоит приучить себя думать, что она теперь не может называться княжной — не может решить, чего ей хочется больше — отшатнуться в ужасе и убежать или прикоснуться, почувствовать магическую силу этого предмета… Ветте нравится этот перстень, ей кажется, что нечто подобное может стать символом чего-то страшного, пугающего, как кости, в виде которых отлита оправа для камня, чего-то кровавого, как этот яркий, почти сверкающий рубин. Что же это такое — отец как-то говорил ей, что на подобные вещи, почти что артефакты, ей совсем не стоит смотреть. Что-то вроде родовых привилегий, которые порой были для девушки слишком непонятными и тяжёлыми — Певны были домом летописцев. Они должны были записывать то, что происходило в Ибере, рассказывать будущим поколениям истории, которые уже давно были бы забыты. Только вот Ветта никогда не любила сказки, предания и пророчества. Всё прошедшее казалось ей лишь жалкой дымкой воспоминаний, а будущее лишь миражом. Жить надо настоящим. Только настоящим. Только сегодняшним днём.
Киндеирн старше самого Ибере. Он появился ещё до того, как императрица решила создать этот мир. Он настоящий герцог — даже в своей нарочитой грубости, даже в своей простой одежде, совсем небогатой. И Ветте кажется, что она видит его. Его настоящего за этой бесконечной насмешливой улыбкой, которая никогда не покидала его лица с тех самых пор, как он обвенчался с Марией ГормЛэйт. Ветте кажется, что ей предоставилась возможность понять этого демона, понять самого алого генерала — отец бы гордился ей, если бы она сумела написать что-нибудь про этого мужчину. Отец гордился бы Веттой, если бы она смогла сделать это. И девушке безумно хочется, чтобы всё было именно так. Поэтому она больше не обращает никакого внимания на своего супруга. Всё-таки, старший герцог Астарнский куда интереснее наследного изидорского князька. Всё в нём было необыкновенным — от перстня на правой руке и застёжки на алом плаще (только теперь Ветта видит, что на плаще есть вышивка, того же цвета, что и сама ткань) до широких ладоней и слишком уж внимательных глаз. Девушке нравится думать, что она может понять его, понять самого алого генерала Киндеирна Астарна, почувствовать его душу, как он сам умеет чувствовать души всех в Ибере. Алый герцог куда интереснее Актеона. И куда вежливее. Княгиня прекрасно знает, что Актеону — своему мужу — она вряд ли когда-нибудь будет нужна. Но ей всего сто семнадцать, и пожалуй, ей всё-таки хочется любви, понимания, уважения… Как любой девушке, как любой женщине… Ветта не знает, сколько именно подобное может продлиться. Не знает, застынет, зачерствеет ли её душа, и когда это произойдёт. Только вот она совершенно не уверена, что до той поры она не убьёт Актеона, не придушит его одной из ночей подушкой, не уверена, что не совершит что-нибудь ещё более безумное.
— Просто у вас никогда не было хорошего партнёра в танце! — насмешливо произносит Киндеирн. — Не бойтесь, я достаточно хорошо танцую, чтобы помочь и вам.
Ветта может лишь улыбнуться этим словам. Как будто она не может понять, что именно умеет, а чего не умеет. И танцы точно не входят в список того, что девушке хорошо удавалось бы — с самого детства она всегда чувствовала неуклюжей, когда следовало повторить эти движения за мадам Дюваль, женщиной, которую матушка пригласила специально для того, чтобы обучать своих дочерей танцам, музыке, рукоделию и хорошим манерам. Ветта была не слишком-то хорошей ученицей. Порой она даже сбегала в лес, к озеру и реке. Только потому, что не хотела лишний раз видеть мадам Дюваль и слышать её бесконечные замечания. Ветта не чувствовала себя виноватой за то, что не была достаточно изящной, грациозной, что не умела улыбаться, когда это необходимо, что не могла держать язык за зубами, когда её обижали или просто говорили что-то, что слышать ей было ужасно неприятно. Это её сестёр мадам Дюваль каждый раз хвалила. Это Лукерья была лучшей из них, это Евдокия была самой терпеливой, это Мерод была прирождённой леди. А Ветта всегда чувствовала себя скорее медведицей, чем благовоспитанной барышней. И она совершенно не верит, что что-то в Ибере может заставить её почувствовать себя уверенно в то время, когда нужно шагать под музыку.
Ветта чувствует себя неловко наедине с этим мужчиной. Ей приходит в голову, что она почти боится его. Почти, потому что девушке кажется, что он вряд ли опустится до причинения ей вреда. Киндеирн не кажется тем, кто может спокойно причинить вред женщине. Он не позволит себе ничего подобного. Девушка уверена, что ей просто нечего бояться. Уж во всяком случае не на собственной свадьбе. Она не из тех, кого стоит пытаться убить — нет никакого смысла. Она не является ни представительницей одной из воюющих сторон — Певны не были достаточно сильны, а к Изидор Ветта не принадлежала. Во всяком
Ветта чувствует себя ужасно неловко, потому что вполне способна думать и неплохо представляет, сколько взглядов сейчас приковано к ней. Она прекрасно знает, как сильно испорчена репутация Киндеирна Астарна в этом плане — у него четыре жены, и по слухам, он был не прочь жениться в пятый раз, у него было около трёх десятков любовниц, у него было множество наложниц… Воздуха катастрофически не хватает, в голове колоколом бьётся мысль, что даже стоять рядом с алым генералом молодой девушке или женщине нельзя, если она не хочет, чтобы её честь не была замарана. И Ветта задумалась бы, обязательно задумалась бы над тем, не стоит ли ей отвесить генералу пощёчину и с оскорблённым видом пожаловаться Нарциссу, Сибилле или кому-нибудь ещё из старшего поколения Изидор, если бы только на горизонте не маячил Актеон, улыбающийся и почти что счастливый, прижимавшийся к своей тётушке неприлично близко, так, что даже слепой бы заметил, почувствовал… И из-за той обиды, которая терзает её душу, она готова совершить что-нибудь куда более безумное, нежели обычный танец с Киндеирном. Вот если она пойдёт и попробует подраться со своим мужем — разве это будет менее непростительным поступком? Девушка чувствует необходимость что-нибудь совершить. Даже если за это её потом будут ругать — в конце концов, разве можно случиться что-то плохое на свадьбе? В конце концов, это совсем не история для девушки вроде Ветты Певн. Такое могло скорее случиться с какой-нибудь девушкой из герцогского рода Итиноссов или из княжеского рода Ахортон. А Ветта… Глупо даже думать, что на этом торжестве могло произойти что-то непредвиденное, если только не брать в расчёт возможное поведение Сибиллы Изидор и Киндеирна Астарна. Певнская княжна не из тех, с кем случаются сказки или кошмары. Наверное, она из тех, с кем вообще не должно ничего случаться. Из тех, кому следует жить, надеясь только на собственные силы, на собственную фантазию, из тех, кто может не слишком бояться неожиданных последствий, потому что примерно может их просчитать. Поэтому ей не стоит оглядываться по сторонам и нервничать из-за каждого пустяка.
Ветта уверена, сейчас она просто должна станцевать с Киндеирном. В конце концов, он не кажется ей таким уж чудовищем, как про него говорят. А обида — жаркая и болезненная, на всех на свете — лишь подстёгивает её. Толкает её прямо в руки самого алого солнца Ибере. И лишает всякого стыда за подобный поступок — который, однако ещё не совершён, хотя Ветта и уверена, что всё-таки сделает это. Она просто обязана совершить это, иначе никогда не простит себе этой упущенной возможности.
Однако несмотря на всю свою решимость, Ветта чувствует, что ноги её становятся словно ватными. Она едва может сделать несколько шагов. Настолько происходящее кажется ей странным, удивительным и… Невозможным. Происходящее кажется девушке совершенно невозможным. Молодая княгиня едва может смотреть на что-то, кроме узоров на мраморном полу. Ей хочется закрыть своё лицо руками и сбежать, исчезнуть. Тогда, во всяком случае, не придётся никого видеть. Тогда не придётся бояться, что будут какие-нибудь последствия её поступка, тогда не придётся волноваться, насколько глупо она смотрелась на собственной свадьбе. Тогда не придётся стыдиться собственной неловкости, собственной несуразности. Тогда не придётся нервничать из-за того, что говорят за её спиной. Ветте хочется спрятаться, пропасть, только чтобы не чувствовать себя настолько ущербной. Сибилла улыбается, и девушке кажется, что она прямо смеётся над ней, над обычной глупенькой девочкой, которую практически продали княжескому роду Изидор, как продают редких зверей или мешок картошки. И Ветта слишком сильно злится, чтобы мыслить здраво — ей очень хочется как-нибудь отомстить этой самовлюблённой княжне, которая была уверена в том, что имеет все права распоряжаться чужими жизнями. И ей кажется, что Киндеирн — самый лучший способ как-то напакостить Сибилле. Они никогда не ладили, а если война всё-таки разгорится с новой силой, и вовсе окажутся с разных сторон.
Ветта понимает, что ей вряд ли удастся исчезнуть. С её ростом трудно потеряться, трудно ускользнуть — слишком уж приметная, так что кто-нибудь да обратит на неё внимание. Ветта понимает, что не заметить её трудно. И прекрасно представляет, как осуждать её будут родственники её мужа. Что же… Молодой княгине и не нужно, чтобы её любили. Уважать её здесь никто не собирается. А любовь без уважения куда больше напоминает жалость, чем, собственно, саму любовь. Быть может, Ветте и хотелось бы любви, если бы она ещё надеялась заслужить уважение. Только вот… Изидор не нужны были её навыки наездницы, лучницы, для них было бы пустым звуком, если бы девушка сказала, что неплохо обращается с мечом — длинный меч, которым пользовался в бою её отец, правда, был для неё тяжеловат, приходилось довольствоваться бастардом. Изидор нужна была просто здоровая девица, которая сможет родить наследному князю много сыновей. Изидор была нужна просто послушная марионетка в их бесконечных играх — всему Ибере известно, как много в княжеском роду междоусобиц. И Ветту безумно злит, что никто не хочет считаться именно с ней — не с её родом, не с её здоровьем, — а с ней самой. С ней как девушкой, с ней как с воином, с ней как с просто демоном, которому хочется всего того же, что и остальным — славы, любви и благополучия.
Она протягивает руку алому генералу, но едва ли может сдержать дрожь. Происходящее на свадебном пиру слишком волнительно для молодой девушки, чтобы она оставалась совершенно спокойной. Её пальцы дрожат, а ноги едва ли могут сделать хотя бы шаг навстречу своему будущему. Ветта чувствует, как к горлу липким комком подступает непонятный страх. И она никак не может отделаться от ощущения, что она делает что-то неправильное, что-то, за что потом будет мучительно расплачиваться. На душе слишком тревожно, чтобы чувствовать себя достаточно уверенной в происходящем. И что-то шепчет Ветте, что ей стоит одуматься и прекратить всё это. А с другой стороны она едва ли в силах справиться с искушением.