Язычница

Hioshidzuka

В зале слишком много народу, слишком душно. И все они смотрят на неё. Смотрят, ждут, что она совершит ошибку, оступится, даст повод для насмешек… Девушке катастрофически не хватает воздуха. Ветта едва может поверить в то, что она только что сделала. Она согласилась… Согласилась на эту чёртову свадьбу, хотя могла бы хотя бы попробовать отказаться. Платье жмёт в груди, Ветте хочется убежать, сдёрнуть с себя ставший слишком узким сарафан, хочется скинуть с ног неудобные сапоги, выдернуть из косы ленту… Ветте хочется побежать, бежать по зелёной траве или холодному снегу, взмахнуть крыльями, прыгнуть и… полететь. Она готова практически на всё, чтобы вырваться из этой золотой душной клетки, где ей предстояло застрять на долгие годы, века, тысячелетия, а быть может — и на всю оставшуюся жизнь. Дарар является самой настоящей тюрьмой. Пусть и только для Ветты. Когда священник заканчивает читать молитву, когда он объявляет их мужем и женой, когда Киндеирн и Сибилла, убирают венцы, девушка осмеливается встать. Голова у неё кружится, а в груди всё не утихает буря разочарования и злости, бессильных, но владеющих

ею безраздельно. Актеон тоже встаёт. В его глазах явно читается гнев. И девушке хочется толкнуть его — толкнуть при всех, кто сидит сейчас в зале и наблюдает за церемонией — и накричать, потому что не он один жертва этого династического брака, потому что не он один страдает от произошедшего, не ему одному неприятно, что в зале собралось столько демонов разных титулов, социального положения и званий. Только вот подобное поведение совсем не пристало девушке благородного происхождения, старшей дочери князя Светозара Певна и княгини Кароль Певн, урождённой графини Магот. Подобное поведение будет совершенно непозволительным для неё — те, в чьих жилах течёт благородная кровь, просто не имеют права закатывать истерики. И девушка терпит, старательно терпит, надеясь никаким способом не выдать себя, не показать своего негодования, не показать своего горя. Актеон берёт свою жену за руку — как и положено по обряду. Он сжимает её пальцы с такой силой, что Ветте становится почти больно. И в ответ она тоже сжимает его руку так сильно, как только может. Девушка старается не думать о том, как именно может отомстить ей её новоявленный супруг ночью. Ей не хочется думать, что он может быть способен на такую низость. Пусть Актеон и кажется ей препротивным, он же всё-таки князь, демон из благородной семьи — Нарцисс Изидор вряд ли позволил бы себе нечто подобное, и Ветте кажется, что и её супруг должен обладать похожими принципами. Во всяком случае, она на это очень надеется. Пожалуй, ей совершенно невыгодно ссориться лишний раз с Актеоном — всё равно ничего теперь не изменить. Актеон надевает на её палец кольцо, торопится, делает это так неаккуратно, небрежно, что царапает ей руку… Ветте хочется залепить ему пощёчину, только вот этот жест выглядел бы недостойно истинной княжны, и девушке думается, что лучше сделать подобное после. Сейчас она не имеет никакого права позорить род своего отца. Поэтому девушка старается вести себя как можно спокойнее — она послушно надевает на палец своего мужа, пытается улыбнуться, когда звучит торжественная речь в исполнении Сибиллы, делает вид, что совершенно спокойна, пока глядит на эти завистливые лица, всех тех изидорских княгинь, которые сидят в зале, пока глядит на смеющихся, беспечных изидорских княжон, которые никогда не смогут понять её хотя бы наполовину. Поэтому Ветта изо всех сил старается не показать своего недовольства всей этой ситуацией. Только вот Актеон Изидор вряд ли может её понять — порой девушке кажется, что он и вовсе князь только на словах. Человек, получивший воспитание в такой благородной семье, не должен быть настолько грубым. Девушка едва ли может понять, что именно нашла в нём великая княжна Изидор, за что Актеона можно было сделать наследным князем. Впрочем, возможно, он был преданным, честным и был неплохим полководцем — в этих качествах Ветта ещё не имела никакой возможности убедиться на практике. И по правде говоря, девушке не особенно-то хочется в чём-либо убеждаться. Она вообще предпочла бы не видеть своего супруга лишний раз. А с ещё большим удовольствием княжна и вовсе не видела бы его ни разу в своей жизни. Всё было бы куда проще, если бы мужем Ветты стал кто-то другой.

В зале, где они находятся, не меньше пяти сотен демонов, и девушка чувствует себя неловко. Все смотрят на неё, словно пытаются заметить в ней какой-нибудь недостаток. У Ветты много недостатков. Она гневлива, непокорна, свободолюбива — не лучшие качества для женщины, для жены да и вообще для того, кем хотят управлять. И с тем моментом, когда церемония венчания заканчивается и начинается свадебный пир, ситуация лучше не становится.

Ветте и Актеону не дают даже сесть, не дают даже притронуться к кушаниям. Гости кричат «горько»… Никто из них даже не задумывается над тем, как противно Ветте видеть это лицо так близко, как противно ей целовать губы своего мужа. Никто из них даже представить себе не может, как сильно девушке хочется сейчас просто разрыдаться. Никто из них не может понять, как Ветте хочется остаться в одиночестве, спрятаться от этих любопытных глаз… Зелёный атласный сарафан — тот самый, праздничный, расшитый серебром, который матушка положила ей в сундук — слишком тесен и жмёт в груди. Скорее всего, думается девушке, мать перепутала и положила Ветте — когда приехал Нарцисс — сарафан Лукерьи — Мерод слишком маленького роста, чтобы Ветте он был хоть немного впору, а вещи Евдокии были бы княжне скорее велики.

Когда наследный князь и его молодая супруга начинают танцевать, Ветта то и дело наступает ему на ноги. Актеон шипит от недовольства и сжимает её руки так сильно, что девушка уверена, что на следующий день появятся синяки. Ветта не слишком изящна, не слишком грациозна, она сама порой чувствует себя медведицей, неловкой и слишком большой. Танец кажется девушке самой настоящей пыткой. И она чувствует себя счастливой, когда это всё заканчивается, и Ветта может вернуться обратно к столу, за который почти тут же садится.

Актеон танцует с Сибиллой. По правде говоря, девушке кажется, что с этой женщиной её муж смотрится куда лучше, чем с ней самой. Сибилла красива — есть в ней что-то дьявольское, что-то тёмное, что-то настолько нежное и горькое одновременно… В своём жёлтом платье великая княжна кажется особенно прекрасной. Не то что Ветта — она всегда была слишком

простенькой, слишком грубоватой, чтобы кто-то мог относиться к ней с такой же нежностью, как Актеон относится к Сибилле — эту нежность певнская княжна прекрасно видит. К ней кто-то подходит с предложением потанцевать. Сначала Ветта даже не смотрит на него. На этого демона, что решил над ней поиздеваться.

— Я не слишком хорошо танцую, — говорит девушка, даже не поворачиваясь к своему собеседнику. — Пригласите лучше кого-нибудь другого.

Но мужчина, который пригласил её, продолжает стоять рядом, словно бы Ветта ничего ему не сказала. Он не отходит от неё, не фыркает, не ругается, не обзывает уродиной или что-то в этом роде. Девушка не может понять, что же ещё ему нужно, этому назойливому поклоннику (если так можно было его назвать), если она уже отказалась, и поднимает глаза. Киндеирна Астарна она видела едва ли не впервые в жизни — если не считать дня перед венчанием, когда он появился в Дараре. Впрочем, правы были те, что говорили о том, что не узнать алого генерала просто невозможно. Он был слишком значимой фигурой для Ибере. И эта значимость, эта важность прослеживалась в каждом его жесте, в каждой морщине на этом бледном лице. Он казался нерушимым, очень крепким и очень тяжеловесным, пусть и вовсе не казался толстым, как один из нертузских графов, что тоже прибыл на венчание. Но в отличие от своего друга, одного князя из Храйнве — Ветта лишь слышала о нём — герцог был совершенно не похож на каменную статую. Нет, он был совсем не каменным. Совершенно.

Алый генерал, как и Сибилла, был воплощением самого пламени. Жаркого, безжалостного, смертельного, но… Великая княжна Изидор скорее похожа на лесной пожар, бесконтрольный и разрушительный, необузданный, а старший герцог Астарнский скорее похож на то пламя, что горит в печи, что может расплавить металл. Этот огонь тоже безжалостен, тоже смертелен, но никогда не причинит вреда до тех пор, пока не совершишь ошибки в обращении с ним. Они оба изумительны, прекрасны в своём величии, прекрасны в своём почти что безумии. Они оба внушают как страх, так и уважение, и почти не внушают любви, но только Ветте всё-таки куда больше нравится Киндеирн Астарн. Возможно, потому что она больше похожа на него, нежели на Сибиллу. А быть может — просто со злости на Актеона.

Зелёные — слишком внимательные, как кажется девушке — глаза лишь усмехаются грубости певнской княжны. Ветте думается, что он ведь очень красив — этот седой смеющийся герцог в алом плаще. Он был едва ли старше изидорской княжны, но выглядел куда старше. Впрочем, Ветта слышала, что у него было около пяти «вечных возрастов», тогда как обычно дворяне использовали только два — детский и взрослый. Говорили, что особенно красив Киндеирн был в том, в котором обычно появлялся раньше — пока ещё не обвенчался с Лизаветой Фольмар. Впрочем, он и сейчас очень красив. И девушке кажется, что они все совершенно неправы — те завистники, что рассказывают про Киндеирна ужасные вещи. Ветте он нравится. Больше, чем кто-либо в этом зале, больше, чем Нарцисс — такой вежливый и учтивый, такой внимательный к ней. Ветте нравятся его глаза, его изогнутые в усмешке губы, его широкие ладони…

— Если бы я хотел пригласить «кого-нибудь другого», я подошёл бы к «кому-нибудь другому», вам так не кажется? — смеётся алый генерал.

Ветта едва может держаться на ногах. От слов Киндеирна её ноги подкашиваются. Ей хочется упасть, спрятать лицо, закрыться руками от стыда… Ей почти что страшно — она едва ли понимает, что происходит. Это Евдокия с Лукерьей порой бывали на балах, это они умели танцевать, кружиться в бесконечных вальсах, делать реверансы, улыбаться всему этому и ничуточки не уставать. Это Евдокия считалась самой трудолюбивой и послушной из девочек Светозара Певна, это Лукерья считалась красавицей, самой талантливой из них, это Мерод была так очаровательна и мила, что на неё невозможно было бы сердиться, даже если бы она была совершенной бездарностью. Ветта же не считалась ни послушной, ни красивой, ни милой. Впрочем, отец всегда говорил ей, что она не была обделена ни физической, ни духовной силой, ни необычной внешностью. Правильно сказал тогда Нарцисс — она выглядела, как язычница.

Девушка поворачивает голову и видит своего мужа, танцующего с княжной Сибиллой Изидор. Она едва ли может смотреть на что-то, кроме его руки, лежащей на талии у этой женщины, руки, что с каждым мгновением хочет спуститься ниже. Она едва ли может видеть что-либо, кроме этих плеч, этой шеи, этих длинных волос, волнами лежащими на почти полностью обнажённой спине княжны, она едва может отвести взгляд от своего мужа, который что-то постоянно шепчет Сибилле. Либо признания в любви, либо что-то пошлое — иначе княжна Изидор не улыбалась бы так. Она словно смеялась Ветте в лицо, словно твердила с упорством, достойным лучшего применения — «он всё равно мой». Она словно усмехалась и говорила с презрением — «богиня любви тут я». Она словно хохотала и шептала с ядом, что плескался у неё на губах — «тебе нечего даже соваться». И Ветте от этого становится не по себе, пусть она и пытается скрыть свой страх перед этой красивой гордой женщиной, потому что само чувство страха княжне кажется недостойным девушки из дворянского рода. Недостойным той, у кого тоже есть гордость.

Ветте ужасно стыдно. Стыдно даже видеть, как её муж, ещё не отойдя от алтаря, принялся почти что изменять ей. При всех. В открытую. Будто бы Ветты Певн не существует вовсе. Пусть она и твердит себе, что это не ей нужно стыдиться, её щёки пылают от стыда. Девушка едва может смотреть на танцующих вместе Сибиллу и Актеона. Это зрелище кажется ей таким унизительным, что она едва может совладать с собой. И всё-таки Ветта не может отвести от них двоих взгляда.

— Я не умею танцевать, — шепчет она виновато. — Правда, не умею. Вы же видели — я оттоптала ему все ноги!..