Your Mistake
Шрифт:
Курт Мак-Феникс не любил откладывать дела в долгий ящик; видимо, бешеной гонки по ночному шоссе хватило, чтобы привести в порядок мысли и подготовить обстоятельный отчет. Как я уже говорил, многие предпочитают лечить расшатанные нервы и строить планы на жизнь, вдавливая педаль газа до предела.
– Я расскажу о двух страницах, вырванных из истории болезни, – задумчиво буркнул Курт, любуясь всплесками бурбона в свете камина. – Но для начала… Ты уверен, что тебе это нужно, Патерсон? За две исписанных страницы я получил два миллиона фунтов, по миллиону за каждую, и это не считая ренты и квартиры.
– Я уверен, милорд, само собой, я сохраню все в тайне, но я должен узнать мельчайшие детали, чтобы помочь тебе.
Какое-то время он вприщур смотрел на меня, точно оценивал мои слова с каких-то неведомых мне позиций, потом кивнул и сделал долгий жадный глоток. Я понял, что рассказ ему неприятен и что я не промахнулся: именно здесь крылся источник его отклонения.
– Я соврал тебе при первой встрече, – спокойно, но с видимым усилием признался лорд. – Я не бился в припадках в нежилом крыле.
– В смысле?
– Вернее, скажем так: я рассказал тебе версию, состряпанную Эшли и леди Анной, версию, лишившую меня наследства. На самом деле я нарвался в одной из пустующих комнат на мачеху, стонавшую в объятьях дворецкого, а она, испугавшись, выломала ножку стула и принялась меня избивать. Думаю, ее оттащил любовник, но точно сказать не могу: потерял сознание от боли.
Я подался вперед, с трудом скрывая азарт: вот он, момент слома! Судя по всему, лорду было лет четырнадцать; обнаженная женщина, избившая его до полусмерти, отпечаталась в воспаленном сознании, вызвав не только сдвиг рассудка, но и ненависть к противоположному полу. В молодости герцогиня отличалась особой матовой кожей, придававшей ей ангельский вид; если каждая из любовниц Курта впоследствии ассоциировалась у него с мачехой… Черт! Эти хаотичные удары ножом, эта неистовая ярость, вырывавшаяся наружу!
– Они бросили меня подыхать в пустой комнате замка; проклятый дворецкий выждал два дня, прежде чем привести туда слуг. Он надеялся обнаружить мой труп, но я выжил, я всегда был упрямым, как черт, да и все, что я мог тогда сделать – выжить назло этой шлюхе! Уступая моим просьбам, отец рассчитал дворецкого, но развестись с леди Анной отказался. Сочтя мои рассказы бредом, он нанял доктора Эшли. И окончательно превратил мою жизнь в кошмар.
– Я не совсем понял, Курт, поясни, – попросил я, видя, что он взял тайм-аут и уткнулся в стакан с бурбоном. Рассказ и в самом деле был тяжел, я видел, как давняя боль и обида пульсирует в его зрачках, но не мог позволить передышку ни ему, ни себе. – Покойный доктор Эшли лечил тебя, разве нет?
– Он пичкал меня наркотой, – сморщился Мак-Феникс, – а сам спал с мачехой, говнюк.
– Курт!
– Что «Курт», Патерсон? Она обложила меня со всех сторон, не продохнуть, меня травили по всем правилам охоты! Я и теперь удивляюсь, что не свихнулся, дотянул до тех дней, когда сумел вырваться из дома и сбежать, сначала в интернат, потом в колледж. Эта шлюха отправила Эшли в Оксфорд «присмотреть за мальчиком», ей не хотелось выпускать из рук удачу: у отца обнаружили порок сердца, и ее собственный сын был гарантией обеспеченной жизни. Ей мечталось сломать меня, посадить на иглу, но она просчиталась. В Оксфорде я нашел способ
Я не стал уточнять, каким способом Мак-Феникс завоевал преданность Эшли, отрекшегося на процессе от прошлых грехов, понадеялся только, что лорд не лег под врача, а подкинул тому пару небрезгливых приятелей. Курт прочел мои мысли и грустно улыбнулся:
– Мне помог Роберт Харли, в ту пору молодой, подающий надежды художник, мой близкий друг. Роб кинул клич в кругах богемы и натравил на Эшли всех безденежных натурщиков скопом. Один из них пришелся ко двору.
Я помолчал, борясь с невольным и совершенно лишним приступом ревности, потом с затаенным волнением спросил:
– Ты покажешь мне его картину? Еще раз?
Курт улыбнулся уже веселее:
– Зацепило, Патерсон? Признайся, влип ты в тот раз дальше некуда! Только не думай, что ты оригинален: многие на работы Харли реагируют болезненно, оттого он и не выставляется без нужды. Завтра, док, лады? При свете дня, на свежую голову. Я уже боюсь твоих ночных психозов, – и он провел рукой по шее, показывая шрам от пули.
Я демонстративно достал из кармана «Беретту» и предъявил пустую обойму.
Курт не менее демонстративно покрутил руками и завел их за спину.
Мы рассмеялись, выпили мировую, и я был просто счастлив, что сегодня он так и не спросил меня о мастерской. Он рассказал о себе страшные вещи, он только что подарил инспектору новые факты и сделал еще один шаг к тюрьме, и мне было не по себе, слишком просто, слишком быстро он мне открылся. При этом я ему сочувствовал от всей души, тому избитому подростку, мы были с ним в чем-то похожи.
Мак-Феникс внимательно посмотрел на меня, так, словно просканировал мою голову невидимым лучом, и спросил с чуть заметной льдинкой в интонации:
– Это ведь врачебная тайна, не так ли, Джеймс? Ты пообещал, что все останется между нами, я получил хорошие деньги и не хочу огласки.
Нужна ему моя жалость, как же! Стратег моментально уровнял фигуры на доске.
– Все останется между нами, ведь я твой врач. Все в порядке, Мак-Феникс, журналисты тебя не тронут, не волнуйся.
Курт только засмеялся, немного хищно, на мой вкус, уж не знаю, что его так позабавило. В тот же миг я заметил Тима на верхней ступеньке, лакей делал приглашающие знаки рукой, и я сбежал от неприятного разговора. Приняв душ, я поднялся к себе, провел рукой по чистым скользким простыням и упал в кровать, не надевая пижамы.
…Тебе очень больно? Прости, я сорвался… Давай остановимся, Курт, я устал, мне нужно поспать. В жизни столько не кончал… Тебе сейчас хорошо?.. Да, когда вот так, рукой. Не мучай меня больше, пожалуйста… Тише, тише, не буду, спи, Джеймс Патерсон…
Шелковое постельное белье приятно холодило обнаженную кожу, за окном мерно рокотал прибой, стучала в стекло ветка яблони. Я удивился, что не заметил этого покоя, этой гавани тепла и уюта раньше, погруженный в дурные аналогии и туман, потом закрыл глаза…