Your Mistake

Йорк Джереми

В тот же миг я опомнился и прекратил активное сопротивление, я сдался.

Я хотел жить, любой ценой, пусть берет все, что хочет, кроме жизни, нельзя сопротивляться, это только распаляет маньяка, пока ему нужен секс, у меня остаются шансы на спасение!

Сэр Курт перевел дух, ослабляя хватку, он сдернул с меня остатки рубашки и расстегнул мои джинсы. Я был возбужден, черт, я сам не заметил, как возбудился в пылу борьбы, и когда лорд стянул с меня трусы, я застонал и заплакал от стыда, так сильно у меня стояло. Я не знал, что мне делать со своим телом, но Курт знал, он даже хмыкнул, настолько я был готов к употреблению; его умелые руки заставили меня извиваться от нетерпения, я словно раздвоился, в ту ночь я перешагивал границы дозволенного,

в голове был хаос, но тело тянулось к Курту. В кармане лорда нашелся презерватив; меня трясло как пораженного током, подчиняясь, я лег, уткнувшись носом в простыни, чтобы не видеть его лица, и кусал губы до крови.

– Расслабься, Джеймс! – прошептал Курт, вставляя мне палец. – Тебе самому будет легче.

Я горько усмехнулся, но постарался выполнить просьбу насильника; по моим щекам текли слезы; единственная дурная мысль билась в голове: хорошо, что я не ел с утра. И кишечник свободен. Меня тошнило от отвращения.

А потом он вошел в меня. Одним беспощадным рывком.

Мне никогда не было так больно.

Мне никогда не было так стыдно.

Мне никогда не было так хорошо…

***

Когда я проснулся, было далеко за полдень. Солнце светило столь яростно, пробивая защиту неплотно прикрытого ставня, что я невольно зажмурил глаза, ослепнув и оторопев, не в силах понять, отличить кошмар от яви. Через минуту, собравшись с духом, я разлепил веки и счастливо рассмеялся. Сон! Кошмарный сон, следствие стресса и общей слабости организма. Удобно устроившись на подушке, какое-то время я просто лежал, наслаждаясь чудесным утром и не без ехидства размышляя над подоплекой ночной сексуальной фантазии, потом потянулся к сигаретам на тумбочке. Плечо отозвалось саднящей болью, я кинулся к зеркалу, холодея от ужаса, и тут все тело буквально взорвало, словно мозг подключился, наконец, и заработал в полную силу. Собственное отражение убило меня, заставив скорчиться на полу и завыть в голос. На ключице багровел засос, искусанные в кровь губы превратились в сплошную ссадину, руки и бедра в синяках, под левым глазом кровоподтек… Анус… Нет, у меня не хватило ни слов, ни желания описывать и это, я только понимал, что готов разорвать себя на части, лишь бы прекратить кошмарную пульсацию, резкую, будто Курт продолжал двигаться во мне! Я дополз до кровати, пытаясь собраться с мыслями.

Рука нащупала «Беретту». Холостой щелчок, пустой магазин… Он просто выкинул в окно обойму перед тем, как посоветовал в него стрелять! Сволочь!

По моим щекам потекли слезы. Я не боролся с ними, я благодарил свой организм за столь необходимую разрядку. Сигарета в дрожащей руке тоже сделала доброе дело, пара затяжек – и проснулся, казалось, утерянный безвозвратно, раздавленный профессионализм. Я очнулся и начал рассуждать, отрешившись от собственного позора и боли, я рассматривал проблему со стороны, извне. Я увидел, наконец, подоплеку своего приезда так отчетливо, что застонал от ярости: темные волосы и светлая кожа, отразившись в зеркале, воплотили в себе навязчивую идею лорда; все знаки внимания, выказанная симпатия, даже сам факт моего существования, моя жизнь, не оборванная холодной сталью в кабинете сэра Курта, сложились, будто мозаика, и подвели к вполне предсказуемому финалу. Мое взвинченное состояние только ускорило процесс; запах безумия распалил Курта, он пошел на него инстинктивно, будто самец, преследующий самку в течке, его собственный психоз жаждал слияния!

В голове невольно воскресли страстные, бредовые слова и ласки, даримые щедро и яростно, тело отозвалось сразу, забыв о боли… И я снова заплакал, поперхнувшись дымом. Я не мог скрывать от себя самого простую истину: если бы Курт был сейчас здесь, рядом, вот в этой самой постели, мне было бы легче! Легче примириться с той пропастью, бездной, поглотившей мой бедный рассудок, с положением изнасилованного существа, с поражением, нанесенным жестоко и расчетливо

человеком, которого я надеялся переиграть, привлечь к суду, засадить за решетку. Я напоминал себе использованный презерватив, только презерватив этот имел душу, и душа захлебывалась стыдом и болью.

Вслед за слезами тихо, но верно в душу вползло безразличие. В каком-то жутком сонном оцепенении я смотрел в разбитое окно, на проплывающие над морем кучевые облака, напоминавшие затейливые замки, слушал ветер и ни о чем не думал. Потом также бездумно встал, морщась, будто от ломки, заставил двигаться сначала ноги, потом руки. Голова слегка кружилась от стресса и голода, но я запихал немногочисленные вещи в сумку, кинул поверх тряпок никчемную «Беретту» и медленно вышел из комнаты. Мне было все равно, приступ прошел, и я так устал бояться, что если бы Курт поджидал за дверью со своим знаменитым ножом, я не отшатнулся бы, не вскрикнул, просто прошел мимо, тупо глядя под ноги. Весь смысл моего существования сосредоточился сейчас в простом процессе ходьбы; пока я шел – я жил, движение, подобно развитию, вновь делало меня человеком. Я не раз замечал, что люди в расстройстве или сильном гневе стремятся куда-то идти, ехать, давят на газ машины; само по себе движение вперед, усилие ног, сопротивление встречного ветра убивало ненужные эмоции, позволяя более трезво взглянуть на мир вокруг и на себя в этом мире, помогая оставить за спиной неприятное прошлое.

Я спустился по лестнице, прошел через холл, сбив по дороге пару кораблей из коллекции Курта, открыл входную дверь и столкнулся нос к носу с Питерсом. Какое-то время он молча разглядывал меня, размышляя, втолкнуть обратно или пропустить; когда я совсем собрался дать ему в морду, лакей Мак-Феникса протянул мне записку. Я развернул аккуратно сложенный лист и прочел: «Джеймс, прости, срочно должен ехать в Лондон. Пожалуйста, дождись меня».

Я смял листок и безразлично бросил себе под ноги.

– Бог простит, – негромко пояснил я лакею; Тим посторонился, уступая дорогу, и проводил меня долгим взглядом. Готов поспорить, он смотрел мне вслед, пока я не скрылся за грядой.

«Джеймс, прости, я вынужден уехать!» Подонок чертов! А за разодранную задницу я должен был его благодарить?! Гнев помог мне добраться до патрульной машины, не свалившись без чувств по дороге.

При виде меня бравые стражи порядка повскакали с мест, проливая сок и роняя бутерброды, которыми скрашивали дежурство. Нелицеприятное пятно растеклось по форменным брюкам сержанта, но он не обратил внимания, пялясь на мои синяки и кровоподтеки; я, должно быть, представлял собой жуткое зрелище, но голова отказывалась помнить мелькнувший в зеркале кошмар. Наконец, насмотревшись, сержант смахнул с брюк кроваво-красный кетчуп и потянулся за пистолетом, бросая недружелюбные взгляды в сторону Стоун-хауса.

Я отрицательно покачал головой и чуть слышно произнес:

– Мак-Феникса нет дома, не трудитесь. Вы разве не в курсе? Отвезите меня к Слайту.

Тот еще раз осмотрел меня, потом кивнул и открыл дверцу машины, помогая мне разместиться на заднем сиденье. Водитель в ужасе покачал головой и молча завел мотор. Через пять минут Стоун-хаус скрылся за поворотом, и я вздохнул свободнее. По дороге в Лондон несколько раз мне чудился догоняющий нас красный «Ягуар», это были галлюцинации, навеянные паранойей, но даже если лорд и вправду преследовал меня, он не решился напасть на полицейских.

Мне хотелось бы в своих скромных записях отдать должное сержанту Метвину: едва мы подъехали к зданию Нового Скотланд-Ярда, он выписал мне пропуск и быстро провел внутрь, заслоняя от недоуменных и откровенно испуганных взглядов. Возможно, многим из посетителей я показался жертвой полицейского произвола, доставленной в участок, по сути, если хорошенько поразмыслить, так оно и было, но участие Метвина уберегло меня от лишних расспросов любопытствующей публики. Сведя к нулю формальности на входе, сержант провел меня прямо в кабинет Фрэнка Слайта.