Юбер аллес (бета-версия)
Шрифт:
Ну разумеется, со злостью подумал Фридрих. Господину демократическому журналисту нужно show. Разоблачение агента спецслужб на демократическом совещании в прямом эфире... pardon, в записи. Диктофон, конечно, уже включен. ДиДжиБи, грамотей... никогда Бутырка не была тюрьмой ДГБ... впрочем, вполне вероятно, что он это знает.
Игорь уже гневно разинул рот, собираясь, как видно, оправдать все надежды американца.
– Да, я действительно встретил госпожу Галле при ее освобождении из Бутырской уголовной тюрьмы, - упредил обвинительные реплики Фридрих, ненавязчиво подчеркнув слово "уголовной".
– Что вас удивляет? Мы познакомились в самолете. Меня очень встревожило случившееся с ней происшествие,
– И я действительно оберегал ее - усталую, испуганную женщину, пережившую не лучшие два дня в своей жизни, разлученную с маленьким сыном и волнующуюся о его судьбе. Оберегал от толпы журналистов, которые набросились на нее, как стервятники на падаль. И если я был не вполне вежлив с господином Рональдсом, то это было продиктовано исключительно его навязчивой бесцеремонностью.
Всю эту тираду Фридрих демонстративно произнес по-русски, полагая, что журналист, прибывший работать в страну, обязан знать ее язык. В конце концов, этому условию отчасти удовлетворяла даже Франциска, хотя ее русский был почти так же плох, как положение Красной Армии весной 1943 года. Однако Рональдс лишь недоуменно зыркал по сторонам и морщил лоб, пока догадливый сосед слева, наклонившись к журналисту, не принялся переводить.
– Фрау Галле, вы можете это подтвердить?
– прокурорским тоном осведомился Эдик все так же по-английски.
– Да, - ответила Франциска на том же языке, медленно подбирая слова.
– Этот джентльмен... он очень помог мне. Я действительно тогда не могла... говорить интервью.
– Народ имеет право знать!
– заявила худая женщина с безумным огоньком в глазах, на которую Власов прежде не обращал внимания. Она тоже говорила по-английски - точнее, пыталась это делать. Слова стояли в правильном порядке, но произношение было чудовищным.
Похоже, почувствовал Власов, собравшаяся здесь публика настолько привыкла к разговорам на отвлечённые темы, что и сейчас готова была свернуть на привычную колею - если только удастся как-нибудь заткнуть настырного журналиста. Хорошо, что он не знает языка...
– Право знать что?
– осведомился Фридрих, упрямо придерживаясь русского.
– Право знать, как выглядит растерянная и испуганная женщина? Представьте, что вы попали в катастрофу. И выбираетесь из-под обломков - в разорванной одежде, в крови, в грязи, в слезах от нервного шока. Вам очень хочется, чтобы вас в таком виде выставляли напоказ всему миру?
– Общество имеет право на информацию, - непреклонно повторила та всё на том же языке.
– Свобода слова - величайшая ценность демократии.
– Вот как? А мне казалось, что высшая ценность демократии - интересы личности. Которые приоритетны по отношению к интересам общества. Во всяком случае, так сказано в редакционной статье в последнем номере "Свободного слова", - у Фридриха промелькнула мысль, что приобретённый на Тверской экземпляр газетёнки себя всё-таки окупил: цитата пришлась кстати - его шансом выбраться из неприятной ситуации было продолжение теоретического спора.
– В конечном счете это в интересах той же личности, - пришел на помощь соратнице Эдик.
– Если сегодня запретить СМИ показывать жертв катастроф, то завтра нельзя будет показывать жертв злоупотребления властей. Кстати, в нашем случае речь как раз о втором!
– Во-первых, из вашего "если" никак не следует "то", - быстро ответил Фридрих.
– Я не раз встречал этот некорректный прием в статьях и выступлениях дойчских демократов, ратующих за легализацию наркотиков или полную отмену цензуры. "Если сегодня запретить испражняться посреди улицы, завтра начнут
– Жириновский, - подсказал Юрий.
– Он самый. И где, кстати, эти гипотетические виселицы, которые, по этой логике, давно должны быть на каждом углу? По-моему, со времен Хитлера и даже раннего Дитля режим изрядно смягчился. А во-вторых, если вы решаете, что в интересах личности, а что нет - причём вопреки мнению самой личности - то чем демократия отличается от авторитарных режимов?
– Я не сомневался, что этот господин не любит демократию, - изрек Рональдс, которому перевели последнюю фразу Фридриха. Похоже, он собирался сказать ещё что-то, но Власов его перебил:
– Вы настойчиво навязываете мне эту роль. Раз так, позвольте выступить в качестве адвоката дьявола, - Власов был намерен во что бы то ни стало держать разговор в прежнем русле и не давать слова американцу.
– Итак, Юрий, вы обосновали, что в империи не может быть демократии, и сделали вывод, что империи нужно разрушать. Вы сами не видите здесь логической ошибки?
– What a mistake?
– недружелюбно буркнул Юрий. Он тоже говорил по-английски.
Удивительное дело: Власов полагал, что после первых любезностей зарубежному гостю присутствующие все же перейдут на свой язык, а американец будет тихо сидеть в углу и слушать, что шепчет ему на ухо добровольный переводчик. Но нет! Эти люди не только при обращении к западному корреспонденту, но и между собой изъяснялись теперь на английском. Фридрих заметил, что кое-кто из них - очевидно, из числа пришедших "с улицы" - все же не знает заокеанского наречия; эти сидели с видом растерянным и глуповатым, не решаясь переспросить на родном языке. "Театр одного зрителя", - брезгливо подумал Власов.
– Ошибка в том, - сказал он вслух, - что вы не обосновали необходимости демократии.
– То есть как?
– Юрий настолько опешил, что сказал это по-русски.
– Я, разумеется, понимаю, что всякие замшелые нацисты ее ненавидят, - продолжал он уже на языке Линкольна.
– Но разве здравомыслящим людям надо доказывать?..
– Как раз здравомыслящим людям и надо доказывать, - заверил его Фридрих, продолжая странный русско-английский диалог.
– Этим они отличаются от фанатиков.
– Если вы отрицаете базовую ценность демократии, то о чем вообще...
– сердито начал Игорь, но Эдик быстро перебил его:
– Все в порядке, мы открыты для дискуссии.
Похоже, эта фраза предназначалась Рональдсу.
– Я ничего не отрицаю, - заметил Фридрих.
– Я лишь хочу убедиться, что ваша позиция действительно аргументирована лучше официальной.
– Давайте определим аксиоматический базис, - солидно начал Юрий.
– Вы признаете, что свобода - это величайшая ценность?
– Если свобода - величайшая ценность, отсюда еще не следует необходимость демократии, - усмехнулся Фридрих.
– Величайшие ценности обычно не вручают всем подряд и задаром, не так ли? Но определимся сперва с понятием "свобода". Свобода от чего и свобода для чего?
– От тирании. Для самореализации и выбора своего пути.
– Хорошо, - кивнул Власов.
– Предположим, вас высадили посреди безжизненной пустыни и оставили там в одиночестве. Очевидно, вы свободны при этом от всякой тирании, кроме разве что тирании физических законов, отменить которую не в силах даже Конгресс США. И ничто не мешает вам выбрать какой угодно путь. Но вряд ли такая свобода вас обрадует? Или, скажем, вы летите на самолете, и тут пилот бросает штурвал и предлагает вам самореализовываться и выбирать путь вволю...