Юбер аллес (бета-версия)
Шрифт:
– Так вы, значит, к старой Берте? В первый раз?
– накинулась она на нового человека.
– Если вас не предупредили, то я вам скажу: будете с ней разговаривать, говорите громче. Она плохо слышит. Прошу вас на второй, у нас система учрежденческая, первая цифра - этажность, вторая - квартира...
Власов вежливо поблагодарил бойкую старушку и пошёл пешком на второй.
Между этажами он остановился, чтобы перелистать записную книжку Галле: логика подсказывала, что другой возможности заняться этим ему может и не представиться.
Оказалось, что, несмотря
Нужное нашлось в самом хвосте. На отдельной страничке была выведена большая буква "Z", под которой был список: два адреса и непонятный аншрифт - судя по последним буквам, польский. Там же был телефонный номер, данный Власовым Галле при последней встрече.
Фридрих усмехнулся, достал целленхёрер, перевёл видеокамеру в покадровый режим и аккуратно переснял всё интересное.
Определённо, шпионская техника со времён полковника Исаева продвинулась настолько далеко, что перестала быть шпионской, - подумал он. Фотокамера в целленхёрере - уже распространённая игрушка; видео-, как и еще некоторые специальные функции, пока еще имеются только в таких машинках, как у него, но скоро и они войдут в стандартный набор. Впрочем, всё это мишура. Как и сто, и тысячу лет назад, сотрудник соответствующих служб отличается от обывателя не столько техническим оснащением, сколько начинкой черепа...
Закончив с записной книжкой, он поднялся на второй этаж, нашёл нужную дверь (она была деревянной, с набитым узором из золотыми гвоздиков), решительно нажал на кнопку звонка и невольно вздрогнул - до того пронзительная трель раздалась за дверью.
Дверь открылась через пару минут.
На пороге стояла маленькая аккуратная старушонка непонятного возраста: на вид ей можно было дать от семидесяти до девяноста. Её тщедушное тельце было закутано в засаленный персидский халат, из-под которого выглядывали очень большие мягкие тапочки. Аккуратные белые волосы на голове выглядели неживыми. Пол-лица загораживали огромные очки в тяжёлой оправе. Оставшееся место занимал огромный нос характерной формы. Одного взгляда на этот нос было достаточно, чтобы понять: старая Берта не имеет никакого отношения к арийской расе.
– Штоб вы были здоровы, - заговорила она по-русски, произнося слова громко, но неправильно.
– Таки я вас знаю? У меня другие очки и я плохо слышу. Мы знакомы, говорю я вам?
– Вряд ли мы зна...
– начал Фридрих, прикидывая, насколько громко нужно разговаривать, и как связаны очки и хороший слух.
Она перебила его на середине слова - так, как обычно перебивают глухие:
– Таки не знаете. Тогда слушайте мине сюда. Я Берта Соломоновна. Я очень плохо слышу. Только высокие звуки. Я умею читать по губам. Но у меня сейчас не те очки. Это очки для чтения, а не для смотрения на людей. Подите ко мне ближе и говорите в моё лицо.
Власов подумал, что оставлять
Он подошёл поближе, наклонился над сморщенной старушечьей мордочкой и сказал, отчётливо шевеля губами:
– Моя фамилия Власов. Я друг фрау Галле. Она оставила у вас своего сына...
На этот раз старуха поняла.
– Да, да. Мальчик. Мойше. Хороший мальчик, только беспокойный мальчик. Вы пришли его забрать?
– Нет. Я хочу посмотреть на него. Мне нужно убедиться, что всё в порядке.
Старуха совершенно не удивилась.
– Ну так идите смотреть на своего мальчика. Чего стоите? Проходите пока в обеденную. Я возьму другие очки, чтобы хорошо слышать.
– Не дожидаясь ответа, она повернулась и пошла куда-то вглубь квартиры.
Власову ничего не оставалось, как последовать за ней.
"Обеденная" оказалась довольно большой комнатой с высоким потолком, под которым висела огромная люстра. Половину комнаты занимал огромный обеденный стол, застланный чистой, но пожелтевшей скатертью. Вокруг него сгрудилось стадо стульев на гнутых ножках с продавленными зелёными сиденьями. Грозно сверкал набитый хрусталём зеркальный сервант. Стены были увешаны старыми фотографиями в рамочках под стеклом. Под окном дышала жаром старинная чугунная батарея "гармошкой".
В воздухе витал какойто слабый, но неприятный запах. Власову он, впрочем, был знаком по Софии: это была табачная вонь. Здесь курили - и совсем недавно.
Берта Соломоновна тем временем залезла в сервант и извлекла оттуда очки ещё большего размера, чем прежние.
– Ну вот, теперь вы можете, - заявила она, - чего хотели сказать. Лучше по-русски.
Власов повернулся к старухе лицом, и медленно произнес, стараясь отчётливо артикулировать каждый слог.
– Госпожа Галле очень беспокоится за ребёнка. Она звонила всё утро, и никто не брал трубку...
– Я спала, - перебила его старуха.
– Я пью снотворное утром. Я имею много макес и утром у меня они болят. Вы таки даже не знаете себе, как болят утром мои макес. Ди цейн вил нит княкн, дер тухес вил нит какн, - она гадко хихикнула.
– А потом трубку кто-то снял. И сказал что-то про арест...
– закончил Фридрих.
Старуха сделала гримаску.
– Вот как? У нас сегодня никого нет. Только я и мальчик. Наверное, мальчик пошалил.
– Мать узнала бы голос сына, - возразил Власов.
– Она сказала, что это был какой-то металлический голос.
– Ха! Я догадалась. Пойдёмте, - старуха показала на дверь.
В тесном коридорчике, заваленном всяким хламом, стоял колченогий табурет, на котором был укреплён - при помощи проволоки и каких-то завязок - довольно современного вида телефонный аппарат. Фридрих обратил внимание на ручку с английской надписью "volume" - видимо, специальная модель с регулируемой громкостью.
Берта Соломоновна, не глядя, засунула руку под табурет и торжественно извлекла оттуда жестяную трубу в виде расширяющегося конуса.