Юг в огне
Шрифт:
– Правильно!
– обрадованно воскликнул Жученков.
– Чего зря языком болтать. Поживем - увидим. Само дело покажет...
– Поздно будет!
– крикнул Прохор. Но его никто не слушал. Члены комитета торопливо уходили из школы.
* * *
Вахмистр Востропятов был огорчен провалом заседания полкового комитета. Но он не хотел так легко сдать своих позиций и примириться с тем, чтобы генерал Хрипунов повел полк на подавление революционного Петрограда.
Вокруг Востропятова группировались надежные большевистски настроенные казаки, на которых можно
Из наиболее авторитетных в полку казаков был Прохор Ермаков. Востропятову нравился этот честный молодой казак. Он знал, что Прохор грамотен, лучше многих других казаков разбирается в происходящих событиях. И Востропятов в первую очередь решил приблизить его к большевикам.
...Прохор с Востропятовым сдружились крепко. Вахмистр знал много, имел опыт революционной работы. Они часто о многом беседовали. Прохор все больше и больше поддавался влиянию своего друга. Востропятов свел его со своими друзьями-большевиками.
Эта дружба с вахмистром и его товарищами была решающей в жизни Прохора. Он бесповоротно избрал путь революционной борьбы, стал верным помощником Востропятова.
IX
Несмотря на противодействия со стороны большевистски настроенных казаков во главе с вахмистром Востропятовым и Прохором, генералу Хрипунову все же удалось под страхом отдачи под суд заставить казаков погрузиться в вагоны. Теперь уже ни для кого не было секретом, что полк направлялся к Петрограду.
У казаков было подавленное настроение. Для каждого стало понятно, что полк шел туда не для прогулки, а для битвы с революционными войсками, защищающими столицу.
Среди казаков велись по этому поводу оживленные разговоры:
– Ведь генерал же сказал, что он против революции не будет выступать? А вот, оказывается, сбрехал.
– Он и зараз говорит, что супротив революции не пойдет, - отвечали другие.
– Он, мол, не супротив революции, а супротив смутьянов, грабителей и жуликов идет. Вот и пойми его.
17 августа вечером первая и вторая сотни были погружены в вагоны и первым эшелоном двинуты по направлению к Минску.
Стояла теплая августовская бархатная ночь. Прохор и Востропятов сидели у распахнутых дверей товарного вагона и вели тихий разговор. Мимо проплывали огоньки сел и деревень. В вагоне, у фонаря, казаки играли в карты.
– Это ведь еще не все, - говорил вахмистр.
– Я убежден, что наши атаманцы не будут сражаться против революционных войск. Вот посмотришь, Ермаков, как подойдем к Петрограду, да ежели увидят наши казаки, против кого их посылают класть голову, так сейчас же повернут назад. Класть головы за Корнилова да за таких, как наш генерал, они не будут. Не дураки.
– Больно уж уверенность у тебя большая, вахмистр, - мрачно заметил Прохор.
– Ежели б мы одни шли на Петроград, а то ж, я слышал, туда целиком Дикая дивизия идет. Они, брат, не будут разбираться,
– Ну, брат, в Дикой дивизии тоже не все дураки, - возражал Востропятов, хотя сомнение вкрадывалось и в его сердце.
– Стыд и срам за наших казаков, - с раздражением проговорил Прохор. Видишь ты, страх на них напал, генерала испугались. Ежели б все дружно выступили, не пойдем, мол, и все... Никто б с места не двинулся.
– Что уж говорить о казаках, - сказал Востропятов, - когда ваши комитетчики - и те перед генералом на задних лапках прыгают, выслуживаются, проклятые... Все они, мерзавцы, как один эсеры да кадеты... Им с нами, большевиками, не по пути...
К ним подошел толстый, грузный казак Скурыгин.
– О чем, станишники, разговор ведете?
– спросил он подозрительно.
– Да вот, говорю, погода теплая стоит, - зевнул Востропятов.
– У нас, на Дону, теперь вовсю под зябь пашут...
– Это правда, - согласился Скурыгин.
– Охота пахануть... Надоела военная служба. Наш батя, бывало, десятин по пятьдесят засевал.
– Ничего себе, - удивился вахмистр.
– Вы, стало быть, жили-то богато?
– Да так, ежели поискать, - с самодовольством проговорил Скурыгин, то, пожалуй, богаче-то нас и в станице никого не было. Восемь лошадей имели, шесть пар быков...
В стойле задрались лошади.
– Никак, мой конь?
– встрепенулся Скурыгин и бросился разнимать лошадей.
– Кулак проклятый, - прошептал Востропятов.
– Ты его, Ермаков, опасайся. Это его к нам нарочно приставили, чтоб надзирал за нами да доносил.
Поговорив еще некоторое время, Прохор и Востропятов улеглись спать.
Ворочаясь с боку на бок, Прохор долго не мог заснуть. Беспокойные думы мучили его. Его омрачало будущее. Он боялся, как бы в самом деле атаманцам не пришлось вступить в бой с революционными войсками под Петроградом... Потом он задремал.
Сквозь тревожный сон он слышал, как поезд останавливался на небольших станциях, а затем снова стучал колесами на стыках рельсов.
...Перед рассветом Прохора разбудил какой-то невнятный шум, крики. Он приподнял с седла голову и прислушался. Поезд стоял. Сквозь щель приоткрытой двери проникал яркий электрический свет от фонаря. На платформе с криками метались какие-то тени.
– Вылазь из вагонов!
– слышались властные выкрики.
– Сдавай оружье!.. Живо!..
– Востропятов!
– толкнул вахмистра Прохор.
– Ты слышишь?
– Что такое?
– встревоженно поднял тот голову.
– Что это там, Ермаков?
– Послушай.
Крики становились все слышнее:
– Сдавай оружье!
– Вылазь из вагонов!..
– Ну уж нет!
– вскакивая, вдруг завопил Скурыгин и схватил свою винтовку.
– Оружья я своего никому не дам!.. Всех постреляю, сам жизни решусь, а не дам!.. Не дам!..
Кто-то с силой рванул дверь, и она с шумом распахнулась. Прохор и Востропятов вскочили. У вагона толпилось человек десять драгун. Наставив в дверь винтовки, они кричали: