Юго-запад
Шрифт:
— Нет у него никого, — хмуро взглянул на него Авдошин. — Сирота был Улыбочка. Детдомовский...
Он вздохнул. Все помолчали минуту. Наконец Бухалов нерешительно, чуть заикаясь, доложил:
— Товарищ гвардии младший лейтенант, я там.., это... машину пригнал.
— Какую машину?
— Легковую. «Мерседес». Совсем новенькая. Наверно, какой-нибудь фрицевский генерал ездил... Только она сначала почему-то не заводилась. А потом... это... ка-ак рванет, проклятая. И прямо на столб. Я затормозил и вот шишку набил. — Он виновато улыбнулся,
— Значит, «мерседес»? А для чего ж ты ее пригнал?
— Ну как для чего? Возить. Газетки вот, продукты... Вы будете на всякие там совещания в штаб батальона ездить. А водить я могу, у меня третий класс. Права только где-то потерял.
Авдошин опять поглядел на его подбитый глаз.
— Да нет, гвардия, я лучше пешочком. До конца войны дожить охота. Гони-ка ты свой «мерседес» к гвардии старшему лейтенанту Лазареву. Пусть он с ней решает. Рафаэль, проследить!
— Есть проследить!
— Ясно, — обиженно сказал Бухалов. — Погоню к командиру роты. Разрешите выполнять?
— Разрешаю.
Бухалов понуро вышел. Следом за ним, расправляя под ремнем шинель, исчез в дверях Рафаэль.
— Разрешите отлучиться? — вдруг спросил у Авдошина Кочуев-большой.
— Иди, иди, ты свободен.
На парадной лестнице особняка Кочуев догнал Рафаэля.
— Погоди. Дело есть.
— Ну?
— Просьба одна будет... — Кочуев замялся, покосился на Бухалова, поджидавшего Рафаэля возле побитой, ободранной трофейной автомашины. — Составь для меня письмецо, а?
Знакомая у меня, понимаешь... Пишу, пишу, и как в прорву... Может, стишками составишь, а?
— Ладно. Вот вернусь, договоримся.
— Ты б лучше пешком. Тут недалеко до командира роты-то. — Кочуев опять покосился на Бухалова. — А то этот...
— Что этот? — огрызнулся услышавший его Бухалов. — Не тебя ж повезу. Если б тебя вез, я б нарочно еще раз на столб налетел. А Рафаэля доставлю в лучшем виде. Как генерала.
Сразу же после завтрака, не заходя в палату, Талащенко разыскал своего лечащего врача. Тот не дал ему раскрыть рта:
— Догадываюсь, с чем пришли. Догадываюсь. Главный освободится через часок. Я ему доложу.
— Доложите. Мне пора ехать.
— А вы нетерпеливый, однако! — врач легонько похлопал его по плечу. — Полтора месяца ждали, а теперь... Хотя последние дни всегда самые длинные...
Они вместе вышли в парк, весь залитый апрельским солнцем. В ветвях суетились воробьи, земля, покрытая прошлогодними бурыми листьями, будто дышала. Незримые испарения, бьющие ароматом прели, поднимались от нее к синему-синему безоблачному небу. На дорожках голубели прозрачные тени, а с северной стороны госпитального здания еще лежал кое-где снег. Тяжелый, ноздреватый, грязный от копоти и пыли.
— Погуляйте пока.
Мягко ступая по листьям, завалившим дорожку, Талащенко медленно дошел до конца аллеи. Отсюда извилистая тропка сбегала по пологому травянистому склону к Тиссе. По-весеннему полноводная река была сейчас величественной и спокойной. Казалось, она не двигалась, как в зеркале отражая темные, одетые чуть заметным зеленым пушком прибрежные кустики на той стороне, берег и синее небо над ним.
Талащенко стал осторожно спускаться по скользкой, еще не просохшей от ночного дождя тропке. Пахло сырой землей. С реки вверх по откосу поднималась влажная прохлада.
С того дня, как Талащенко разрешили выходить, он любил в хорошую, как сегодня, погоду сидеть здесь, на берегу Тиссы. Старая баржа, неведомо как и почему выброшенная кормой на берег, была и местом его отдыха и местом его раздумий. Он поднимался на нее по скрипучему, не известно кем положенному трапу, садился у самого борта со стороны, обращенной к реке, и, бывало, чуть ли не часами сидел неподвижно, слушая, как шумит вода, как играет быстрина на середине мощного речного потока. Он и сам не всегда мог бы сказать, о чем он думал в эти неторопливые минуты. Перед ним вставало и требовало размышлений все: и прошлое, и настоящее, и будущее...
Он просидел на барже часа полтора. Над сизо-голубой водой Тиссы, как черные стрелы, метались ласточки, попискивая и чуть ли не сталкиваясь в воздухе. К смолистому, подернутому грязно-зеленой тиной борту баржи прибило откуда-то голую, с набухшими почками веточку. «А ведь она могла доплыть до самого Черного моря, — вдруг подумал, глядя на нее, Талащенко. — Из Тиссы в Дунай, а потом прямо в Черное море... »
— Майор Талащенко!
Это кричала Лена. Он, не оборачиваясь, узнал ее по голосу.
— Товарищ майор Талащенко! — снова крикнула медсестра.
Он медленно, не очень довольный ее появлением, повернул голову.
Лена, балансируя руками и скользя, бежала по тропинке вниз. В белом халатике, с непокрытой огненно-рыжей головой.
— Я так и знала, что вы опять в своем уединении, — с обидой сказала Лена, прищурив свои серо-зеленые, иногда казавшиеся нагловатыми глаза. — Я за вами.
— Слушаю.
— Значит, уезжаете?
— Это зависит не от меня.
— Меня главный послал.
— Ого! Неужели хотят выписывать? — Талащенко посмотрел ей прямо в глаза, внезапно погасшие и печальные. — Честно: выписывают?
— Не знаю, вам скажут.
Лена привычно поддержала его, когда он сходил по скрипучему провисающему трапу.
— Спасибо! — усмехнулся Талащенко. — Теперь я уже сам могу. Я теперь сам с усам!..
— А! — Лена зло махнула рукой и, вскинув рыжую, полыхающую в лучах солнца голову, независимо пошла вперед. Но у самого склона все-таки остановилась и подождала его. Она стояла, покусывая припухшие красные губы и поглядывая на небо.