Юго-запад
Шрифт:
Талащенко тоже посмотрел на небо.
— Дождя, по-моему, не будет.
— При чем тут дождь!
Лена пропустила ого вперед. Он шел неторопливо, чтобы не поскользнуться, и все время чувствовал на своей спине ее тяжелый, ненавидящий взгляд.
— Леночка! — вдруг сказал Талащенко, придержав шаг и дожидаясь, пока она поравняется с ним. — Вы точно не знаете, зачем я понадобился?
— Оформляют документы!
— Вы шутите? Сегодня — первое апреля.
— Можете не верить! — Она посмотрела на него в упор. — Ну что вы уставились? Что вы на
Рано утром первого апреля медсанбат переехал на новое место, в небольшую деревушку Хидегшег на болотистом берегу озера Фёртё. С юго-запада дул легкий, пахнущий весенней свежестью ветерок. Небо было высоким и чистым. Главное магистральное шоссе на Шопрон и дальше на Вену проходило южнее, километрах в трех от Хидегшега, и оттуда доносился шум машин. По шоссе непрерывным потоком шли танки, бронетранспортеры, бензовозы, грузовики с пехотой и боеприпасами. А на северо-западе, не переставая, погромыхивало. Там наступали советские войска, которые, по разговорам, уже перешли кое-где австро-венгерскую границу.
Первые раненые начали поступать только под вечер. Ниночка Никитина помогала Саркисову, который решил сам рассортировать и обработать первую партию.
— Сестрица, — вдруг позвали ее некрепким, с дрожью, голосом.
Она подняла голову. Звал сержант, лежавший недалеко от маленького, на одной ножке, круглого столика, возле окна. У раненого было землистого цвета запыленное лицо, черные спекшиеся губы, нехорошие, помутневшие, словно перед припадком, глаза.
— Никитина тут кто? Нина... кажись, Сергеевна.
— Я Никитина!
Сержант склонил голову набок, внимательно посмотрел на нее, будто не верил, что вот так, сразу, и нашел ту, которая была ему нужна. Потом спросил:
— Средь танкистов знакомые у вас имеются?
Ниночка вспыхнула.
— И что же?
— Имеются, я спрашиваю?
— Имеются.
— А кто такой?
— Вы что, не верите, что я Никитина? — через силу усмехнулась она.
— Ладно, верю. Подойдите на минуточку.
Раненый стих, словно обдумывая что-то или не решаясь сказать то, что должен был сказать, Ниночка подошла, склонилась над ним. Обе руки сержанта были перевязаны по локоть и неподвижно вытянуты вдоль тела, веки с длинными ресницами вздрагивали.
— Его фамилия Мазников. Капитан Виктор Мазников, — прошептала она.
— Порядок! — раненый открыл глаза и слабо улыбнулся, как будто извиняясь. — В правом нагрудном кармане... Письмецо вам... И не переживайте, жив он. Только написать раньше никак не мог. Сейчас уже в Австрии, не воюет. После Шопрона наш полк в резерв вывели.
Дрожащими руками она расстегнула пуговицу кармашка на его гимнастерке, достала оттуда сложенный в несколько раз помятый листок плотной линованной бумаги, развернула. Почерк был неровный, торопливый, размашистый.
«Нина! Все в порядке! Я жив-здоров. Было приключение, но обошлось. До скорой встречи. Виктор Мазников. 2. 04. 45».
— Вам, да? — спросил сержант.
—
— Да не за что. Капитан-то подумал, что я в медсанбат обязательно попаду, и черкнул... Прямо в танке. Я сапер, сопровождали мы их...
— Большое-большое вам спасибо!
— Да не за что, —повторил сержант. —Вот если б вы мне цигарку свернули... Махорочки. И прикурили. Сумеете?
— Сумею! Я сейчас... Сейчас быстренько сверну.
— Здравствуйте, — негромко и робко сказал кто-то за Катиной спиной.
Она обернулась. Смущенно улыбаясь, глядя на нее своими синими глазами, на тропке от калитки к домику санчасти стоял лейтенант Махоркин в короткой потертой шинели из темно-зеленого английского сукна и в выгоревшей ушанке, лихо сдвинутой на затылок.
— Здравствуйте. Это вы?
Махоркин зарделся.
— Я. Из медсанбата еду. К своим добираюсь. Они, говорят, где-то за Шопроном.
— По-моему, уже в Эйзенштадте.
— Ну вот видите... Хорошо, что вас встретил. Кругом машин набито, солдат!.. Не разберешь, отчего помрешь... Наступают наши здорово! А вы как тут? Нормально?
— Да пока ничего, — исподлобья взглянула на него Катя. — Нормально!
Ее смешили скованность и смущение Махоркина. Но ей казалось, что это только проявление его характера, а не что-то другое, вызванное ею самой.
— Это очень хорошо, — сказал Махоркин. — Очень хорошо, что нормально. Я, знаете, рад, что вот случайно свою санчасть встретил...
Из сортировочной вышел солдат-санитар, козырнул ему.
— Катенька, — сказал солдат. — Капитан вызывает. Сухов.
— Сейчас иду!
— Уходите, значит? — уныло спросил Махоркин, глядя в спину возвращавшегося в дом санитара. — К начальству?
— Служба! А вы оставайтесь, подождите, может, попутная будет.
— Нет, я поеду. Только... Я и зашел-то сюда на минутку. — Махоркин поднял на Катю откровенные, немигающие глаза. — Вас хотел повидать, и все. А теперь — поеду.
— А, герой! Привет! — раздался тяжелый, басовитый голос Славинской. Она появилась из-за угла дома и, подойдя к раскрытому окну, крикнула: — Кулешов и вся компания! С носилками, быстро! Раненых привезли, — пояснила она Кате и опять повернулась к Махоркину. — Может, даже из вашего батальона есть. Одиннадцать человек. Четверо без памяти, сердечные...
Мимо с носилками проскочили два санитара и завернули за угол дома, на улицу. Там слышался шум машины.
Катя чувствовала себя очень неловко. Покраснев, протянула Махоркину руку:
— Счастливо! Меня вызывают...
— Счастливо, — ответил Махоркин.
Он проводил ее печальными глазами до самых дверей, и только голос Славинской вывел его из раздумья.
— Осторожней! — прикрикнула она на санитаров, тащивших на носилках раненого, прикрытого пестрой трофейной плащ-палаткой с разодранным краем. — Не кирпичи таскаете!..