Юго-запад
Шрифт:
Связь с внешним миром практически прекратилась. Радиостанции Гилле, Балька, командующего группой армий «Юг» Велера молчали, и все призывы радистов штаба 9-го горнострелкового корпуса СС, ядра Будапештской группировки, растворялись в безнадежно глухом молчании эфира. Даже надоевших, бессмысленно-однообразных приказов защищать Будапешт до последнего солдата Пфеффер-Вильденбрух больше уже не получал. Кажется, единственное, чего теперь там, в Берлине, хотели от его войск — это сопротивляться в пределах возможного, чтобы хоть еще на полторы недели, на неделю, на пять дней сковать силы русских здесь, на Дунае, помешать их переброске
Одиннадцатого февраля утром Пфеффер-Вильденбрух пришел на радиостанцию. У него было мало надежды, но он все-таки приказал обросшему, изможденному, с красными усталыми глазами радисту вызывать штаб 6-й армии. Монотонно постукивал телеграфный ключ, от тяжелых разрывов наверху вздрагивали каменные своды подвала, яркий электрический свет резал глаза.
Прошло десять минут, двадцать, тридцать...
Бальк молчал. Вильденбрух понял это по виноватому потному лицу радиста и, ничего не спрашивая, ушел.
Спустя полчаса адъютант командующего связывался по телефону с командирами дивизий и отдельных частей, передавая им приказание Пфеффер-Вильденбруха к семнадцати часам явиться к нему в штаб..,
Последнее совещание длилось не больше часа. Командующий обороной Будапешта, не вставая и ни на кого не глядя, сообщил об обстановке в Буде и о принятом им решении.
— Положение наших войск стало критическим, — сказал он. — Продукты питания, включая все резервы, подходят к концу. Солдат получает пятьдесят граммов хлеба в сутки, Боеприпасов нет. Мне доложено, что на каждый автомат осталось по пятьдесят—шестьдесят патронов. Танки и автомашины но могут двигаться, пет горючего. Полтора месяца мы ждали помощи извне и не дождались ее. Теперь она маловероятна» Русские полностью владеют всеми переправами на Дунае и, надо полагать, перебросили на правый берег значительные силы..
Пфеффер-Вильденбрух замолчал, оглядев сидевших перед ним генералов и офицеров. Желтые худые лица, засаленные мундиры, давно не мытые лоснящиеся волосы, руки с грязными ногтями. Сейчас это не удивило и не возмутило его. Таков был и он сам.
Жестом приказав всем сидеть, он все-таки поднялся, подошел к карте, занимавшей половину стены за его креслом.
— Данные, которыми я располагаю, позволяют мне судить, что части 6-й армии, наиболее близко стоящие к Будапешту, расположены вот здесь, в излучине Дуная, юго-восточнее Эстергома и северо-западнее по отношению к нам. До них здесь — двадцать—двадцать два километра. Я принял решение всеми имеющимися в моем распоряжении силами сегодня ночью прорываться в этом направлении.
По кабинету прокатился шорох. Вильденбрух обернулся:
— Это предпочтительнее капитуляции, господа. И предпочтительнее ожидания. Выход основных наших сил рассчитан на два перехода, каждый ночью. Днем — круговая оборона и отдых. Всех раненых оставляем здесь на милосердие бога и... дружественного нам населения венгерской столицы. Личный состав необходимо разбить на небольшие отряды, во главе которых поставить фельдфебелей и опытных унтер-офицеров. Отдайте приказ: если кто отстанет от своей группы, пусть примыкает к другой или спасается, как сумеет. На большее мы надеяться не можем...
К восьми часам вечера о решении прорываться стало известно во всех частях. На улицах и крохотных площадях в районе королевского дворца спешно комплектовались
В двадцать один час тридцать минут первый отряд немецких войск двинулся с Мариенплаца на северо-запад. Над Будой висела глухая беззвездная тишина, и многим, кто в это время крадучись шел в разрозненной колонне, понукаемой негромкими хриплыми командами, она казалась страшнее того свиста, воя и грохота, которые вот уже сорок четыре дня бушевали над гранитными набережными Дуная, метались по склонам древних холмов, по улицам и площадям этого огромного города..,
Обойдя танки роты, разбросанные по трем параллельным улицам, Виктор Мазников вернулся к своей «тридцатьчетверке» в начале десятого. Моросил мелкий мокрый снежок, за темными размытыми силуэтами зданий мутно желтело сияние осветительных ракет. Зарева почти не было, стрельба временами затихала совсем. Чёрный израненный город глядел в небо сквозными проемами выбитых окон, наполовину обрушенными стенами многоэтажных домов. Притихший и словно чего-то ждущий, он, казалось, жадно вслушивался в собственное безмолвие, в каждый случайный выстрел, в каждый редкий и потому неожиданный разрыв снаряда.
Спустившись в башню, Виктор захлопнул крышку люка. Так было теплей. Усталость, томительной ноющей болью растекшаяся по всему телу, мешала даже думать. Хотелось вытянуть ноги и, пригревшись, спать, спать и спать. «Спать! Хоть бы подремать часок-другой удалось, и то спасибо! Отсыпаться придется после войны».
Перед глазами вдруг поплыло и исчезло горестное, растерянное лицо Ниночки Никитиной, белый стол в операционной медсанбата и на нем — мертвый отец. Их сменила газета с маленьким портретом Андрея Овчарова...
— Товарищ гвардии капитан! — сквозь тяжелую дрему услышал Мазников голос «начальника артиллерии» Арзуманяна. — Товарищ гвардии капитан! Немцы!
Виктор вскинулся, подобрал ноги, открыл глаза и, еще ничего не понимая, поглядел перед собой во тьму.
— Немцы! — повторил командир орудия.
Крышка башенного люка была приподнята, и на сером фоне неба Мазников различил неподвижный силуэт Арзуманяна.
— Ползут, товарищ гвардии капитан...
— Где ползут?
— Глядите.
Поднявшись, Виктор выглянул наружу. Редкий мокрый снежок, сыпавший час назад, теперь перестал, и все вокруг, казалось, посветлело.
— Видите? — тихо спросил Арзуманян.
— Где?
— Прямо, вон по той улице...
Мазников пригляделся. Далеко слева, за развалинами домов, взлетела в небо осветительная ракета, и, когда она почти догорела, он наконец заметил, что мостовая кривой улочки, спускавшейся от королевского дворца к площади, словно шевелится.
Немцы ползли тихо, без выстрелов, прижимаясь к мокрому булыжнику и замирая при каждой вспышке ракет.