Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги
Шрифт:
И теперь я предаюсь грезам о бесчисленных человеческих произведениях, которые так и не увидели света, о творческих усилиях, которые так и не дали ощутимых результатов, о плодотворной мысли, которая так и не смогла материализоваться. Натуралист знает, что природная расточительность порождает миллионы бесполезных зародышей (таких, как неоплодотворенные яйца), – но это остается в физической области, где легко представить себе непрерывное подчинение закону отбора для производства форм, предназначенных для жизни. Гораздо большее беспокойство вызывает вопрос о напрасных усилиях, когда речь заходит о творческом действии разума. Эти усилия могли быть долгими и кропотливыми, или это мог быть внезапный всплеск мысли, молния из темных глубин. В любом случае это образ, идея или целая цепь идей и образов, которые стремились обрести форму, которым удалось родиться в тайне творческого действия, – но этому действию не хватало определенных внешних средств выражения, или они были даны только для того, чтобы исчезнуть вместе с доверенным им сокровищем. Я думаю о тысячах рукописей, «отвергнутых» глупым редактором, о тысячах других, на которые никто никогда не обратил внимания. В нескольких из этих пренебрегаемых или игнорируемых листов, может быть, откровение одного из самых прекрасных шедевров, которые произвело человеческое слово. Значит ли это, что этот шедевр, поскольку он оставался неизвестным, не оставил следов своего существования? Я так не думаю. Если он не смог обогатить нас в нашем сознательном существовании, то сделал это в сфере подсознательного или сверхсознательного – в том царстве невыраженной мысли, которое окружает нас, как океан непроницаемых излияний. И чудесные интуиции, которые иногда озаряют наше сознание в житейских столкновениях,
Я всегда чувствовала, что победа материи над духом никогда не может быть полной, – и позже я поняла, что борьба между духом и материей происходит на всех плоскостях нашей жизни, от великих философских концепций до мельчайших деталей повседневной жизни, до мелких случайностей и порой гротескных обстоятельств, которые мешают осуществлению плана, идеи, простого намерения или хорошего замысла. Так вот, во всем, что мы делаем, имеет значение только намерение – христианское учение правильно учит нас этому, – и это доказывает, что одно только намерение уже является более истинной реальностью, чем само действие и способ выражения этого действия. Это не только универсальный закон. И как только мы понимаем его, как только мы можем проникнуть в его глубины, у нас появляется представление о вечном предписании, которое проявляется не только в низших степенях бытия – в осязаемой реальности, – но и во всех высших степенях нематериальной реальности, в царстве мысли. Мысль, порожденная res cogitans, не нуждается в общении с другими живыми существами, чтобы стать реальной сущностью, – она есть и живет сама по себе, и ее таинственное существование продлевается слиянием с мириадами других человеческих мыслей, образующих океан сновидений, в котором купается человечество. Вернее, можно сказать, что эта непрекращающаяся проекция мысли и есть внутренняя жизнь всего человечества. Подобно тому, как мириады животных молекул, накапливая свою микроскопическую работу, в итоге рождают новые континенты, – неуловимая работа размышлений миллионов мыслящих существ в итоге создает духовную и интеллектуальную атмосферу, в которой движется сознательное «Я» человечества [6] . Благотворные или ядовитые излияния, мечты о красоте или злые похоти – все возникает для того, чтобы мы дышали ими, не осознавая этого, и страдали от их влияния, даже не чувствуя их воздействия.
6
В 1921 г. в разговоре с А. Блоком М. Горький говорил: «Лично мне больше нравится представлять человека аппаратом, который претворяет в себе так называемую „мертвую материю“ в психическую энергию и когда-то, в неизмеримо отдаленном будущем, превратит весь „мир“ в чистую психику. Не понимаю, – панпсихизм, что ли?»
– Нет. Ибо ничего, кроме мысли, не будет, все исчезнет, претворенное в чистую мысль; будет существовать только она, воплощая в себе все мышление человечества от первых проблесков до момента последнего взрыва мысли […].
Я разрешаю себе думать, что когда-то вся „материя“, поглощенная человеком, претворится мозгом его в единую энергию – психическую. Она в себе самой найдет гармонию и замрет в самосозерцании – в созерцании скрытых в ней, безгранично разнообразных творческих возможностей». М. Горький. Полное собр. соч. Художественные произведения в 25 т. М.: Наука, 1968–1976. Т. 17. С. 225— 227.
См.: Никё М. «Психофизическая утопия М. Горького: энергетизм как научно-философская составляющая серебряного века» // Максим Горький: взгляд из XXI века. Горьковские юбилейные чтения 2008 года. M.: ИМЛИ, 2010. С. 16–29.
Только религиозное чувство вводит человека в тайну этой среды и учит его либо реагировать волевым актом на вредоносные побуждения, либо прислушиваться к тем, которые он считает полезными. Понимание более истинной реальности, чем та, что доступна нашим грубым чувствам, дает нам только религия, и это высшее чувство реальности отражается даже в самых странных или извращенных концепциях заблуждающегося религиозного сознания. Такова, например, магия, которая смогла пережить насмешки, которыми ее покрывали до сегодняшнего дня, только благодаря элементам реальности, которые она содержит, иногда обезображивая их, как вогнутое зеркало искажает отраженный образ. Таковы жалкие потуги спиритизма, теософии или других убогих доктрин, которые сегодня в моде, – слабые попытки стряхнуть с себя ярмо удушающего материализма, вернув человечеству что-то, отдаленно напоминающее стертое религиозное чувство. И если все эти убожества иногда имеют эффект откровений и заново открытой «древней мудрости», это лишь потому, что они несут в своих мутных водах несколько обломков того, что было и остается истинным значением имманентной и нематериальной Реальности. Убожества, да, – но более респектабельные или менее невыносимые, чем высокомерная бессознательность, которая видит в человеке только нервную систему и в общей жизни человечества – только законы материальной среды. Это правда, что для объяснения психологии толпы [7] мы сегодня применяем к ней гипотезы о взаимном внушении, гипнотизирующем влиянии и т. д., о которых наука столетия назад и слышать не хотела и которые сегодняшняя наука формулирует, не зная, как от них уклониться… Чтобы понять человечество, нужно сначала понять себя, почувствовать себя выше себя, почувствовать себя частью не только материальной жизни, но – так же и прежде всего – существования высших планов, почувствовать себя живущим иным образом, чем через тело, и знать, что эта таинственная жизнь более реальна, чем другая.
7
Психология толпы: название книги Гюстава ле Бона (1895).
Иметь восприятие этой реальности, отражением которой является лишь наша сознательная жизнь, значит понимать, по крайней мере в общих чертах, окружающий нас человеческий мир – то, что мы называем настоящим, нынешней жизнью человечества. Но прежде всего это означает понимание прошлого – того, что мы называем историей. Историк в истинном смысле этого слова – это тот, кто умеет распутать в многообразии фактов действие причин, следствием которых эти факты являются. Но как мало историков, даже среди самых великих, умеют видеть в явлениях прошлого нечто иное, чем цепь политических или географических причин! Современная историческая школа энергично выступила против устаревших концепций, которые приписывают все события прошлого доброй или злой воле монархов и других правителей народов или даже их капризам. Однако, поступая справедливо по отношению к этим упрощенным концепциям, мы слишком часто заходили слишком далеко, вплоть до отрицания роли самой человеческой воли. Было показано, что человеческим стадом управляют только обстоятельства, не зависящие от него. И самое главное, отрицая роль изолированных индивидов, топя личности в анонимной толпе, часто забывали, что сама эта толпа представляет собой активную, хотя и бессознательную, волю и что генезис этой воли нельзя объяснить только материальными обстоятельствами. Другими словами, нельзя понять историю, если игнорировать духовную и интеллектуальную атмосферу, которая придает человеческому сознанию, индивидуальному или коллективному, форму, в которой оно формируется. В прошлом, как и в настоящем, есть и были люди, которые действуют, и люди, которые думают и распространяют свои идеи, и огромная масса человечества, которая думает всегда рефлекторно, бессознательно, как дышит, – и именно проекция всех этих бесконечных потоков мысли формирует фон умонастроения эпохи, фон всей человеческой деятельности. Вариации коллективного менталитета от одной эпохи к другой – это не только результат изменения внешних обстоятельств, но так же и прежде всего накопления унаследованных идей и их трансформации, подобно явлениям мутации, с которыми имеет дело биология. Здесь есть своего рода параллелизм, поскольку человеческая ментальность – ментальность больших человеческих масс даже в большей степени, чем ментальность отдельного человека, – часто представляет случаи внезапного возвращения, воспоминания, совершенно аналогичные случаям повторного появления прародительского типа в биологической наследственности.
Если я говорю с тобой об этом, друг, то это потому, что я много и больше, чем когда-либо, думаю о проблемах исторической эволюции. Я много думаю о прошлом не только для того, чтобы объяснить себе настоящее, но прежде всего потому, что чувствую, что живу в нем больше,
Чаще всего мои размышления обращаются именно к картине общего хода веков. И иногда я вспоминаю евангельское повествование, глубокий смысл которого я начинаю постигать: «Ostendit ei omnia regna mundi et gloria eorum» [8] . Да, вся слава мира в череде веков, и не только слава великих империй и дивных эпопей, но скорее вечные усилия человеческой мысли, внутренняя жизнь человечества в многообразных аспектах, в которых скрытые силы получают внешнее выражение.
Но, чтобы общая картина не отклонялась от истины и не погружалась в грезы, она должна укладываться в рамки реальных и документально подтвержденных знаний, которыми мы располагаем о прошлых временах. В течение своей жизни я смогла приобрести значительное количество этих знаний, чтобы легко двигаться сквозь туманы истории, и именно сейчас я могу в полной мере оценить значимость этого преимущества. И я не могу позволить своей памяти заржаветь: я тренирую ее, заставляя себя восстанавливать все детали события или эпохи, иногда запрещая себе рисовать схематические контуры и сначала обязывая себя к кропотливой работе по сбору всех данных, из которых складывается материал великой мозаики. Я беру дату или очень ограниченный период – десятилетие или четверть века – и пытаюсь воскресить в своей памяти все, что я могла знать об этой дате или этом периоде, все, что моя память могла зафиксировать по этому вопросу.
8
«Опять берет Его диавол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их». Мф. 4: 8. Синод. перев.
Зачем писать все это тебе, о великий друг, который никогда не прочтет этого письма? И даже ты, обладая тем гением, который я тебе «одолжила», возможно, не понял бы, если бы прочитал, что выражает это письмо: усилие прикованной мысли, которая больше не живет, кроме как воспоминаниями, и цепляется за них усилиями памяти, чтобы чувствовать себя живой. Я не поняла бы этого несколько лет назад. Никто не может понять этого, не испытав полного одиночества.
Но это одиночество является также освобождением. Это освобождение от ига категорий нашего рассудка, и это та атмосфера, в которой происходит таинственный подъем сил, о существовании которых мы едва ли подозревали в себе. «O beata solitudo! O sola beatitudo!» [9] .
9
«О благословенное одиночество! О единственное счастье!» (лат.) [св. Бернар].
О, если бы это одиночество не было тюрьмой, стены которой источают страдания! Если бы оно сопровождалось тишиной, нарушаемой только пением птиц, вместо того почти непрекращающегося рева, который разносится по длинным мощеным коридорам и состоит из смеси криков, стонов, ругательств и богохульств – чудовищной смеси всех проявлений боли и ненависти.
И что такое излияние внутренней жизни каждого человека в этих стенах, как не тяжелые облака ненависти и невыразимого страдания? И решетки на окнах, кажется, существуют только для того, чтобы предотвратить распространение этого потока ужаса наружу… Но нет ни заборов, ни частокола, которые могли бы остановить ядовитые потоки и остановить их пагубное действие. Сколько человеческих существ, вблизи этой проклятой тюрьмы и во всем мире, находятся под ее влиянием, не осознавая этого и не зная происхождения этих потоков? Существ, чья нравственная атмосфера заражена.
О, реальность зла! Здесь только одиночество позволяет понять ее во всей полноте. И прежде всего одиночество в этой непригодной для дыхания моральной атмосфере.
Друг, ты, владеющий сокровищами науки, ты, обитающий на высотах человеческой мудрости, – ты упустил этот опыт. И именно поэтому есть вещи, которых я не могу тебе объяснить.
Друг, я чувствую необходимость поговорить с тобой сегодня вечером, потому что мне необходимо почувствовать прикосновение человечности, я должна вспомнить, что на земле есть люди, достойные этого имени (разве ты не являешься символом и синтезом этого?). В эти дни мне, как никогда раньше, пришлось увидеть глубину бездны, в которую может погрузиться род человеческий. Мое одиночество, увы, не мешает звукам жуткой атмосферы проникать ко мне, и одно из ночных страданий – слышать крики приговоренных к смерти заключенных, размещенных на нижнем этаже, – когда некоторых из них уводят на казнь, что происходит почти каждую ночь. В эти дни было много таких несчастных, и, в частности, значительная группа каннибалов, осужденных за убийства, совершенные с целью пожирания жертв. Каннибалов, которые не имели ничего общего с антропофагами – племенами Африки или Полинезии. Они были просто русскими крестьянами, христианами, родившимися в христианской стране, чьи родители, благочестивые православные, никогда бы не осмелились есть мясо во время поста… Пришла революция и опрокинула все секулярные идеи, которые эти бедные люди считали незыблемыми, как законы природы. Затем пришли религиозные преследования со страшной профанацией всего священного: уже расстроенные бедняцкие головы увидели, что самые ужасные святотатства могут совершаться без того, чтобы молния поразила нечестивцев, и это было для них страшным открытием, которое укрепило их в новой идее, что провозглашение свободы совести означало: «нет больше совести, к которой нужно прислушиваться, нет больше ограничений…». Затем, наконец, наступил голод, унесший миллионы жертв и низведший часть населения до питания трупами животных, затем человеческими трупами и, наконец, человеческой плотью. И многие из этих несчастных привыкли к ужасной пище, они приобрели к ней вкус, они искали ее даже тогда, когда могли бы получить что-то другое. Так образовались целые группы антропофагов – те, кто сейчас в комнате под моей камерой ожидают часа своей казни, – это выжившие из группы, состоявшей из сотни этих жалких существ: окруженные в лесу войсками, посланными в погоню за ними, они съели друг друга, и их осталось всего около тридцати. Я слышу их крики и богохульства. Приходят тюремщики и в тишине рассказывают мне ужасные подробности. Один из этих несчастных – безумец, он отказывается от любой другой пищи, кроме человеческой плоти, и, не получая ее, раздирает себе руки зубами. Другой, которому удалось сбежать, был пойман (и застрелен на месте), когда схватил маленького ребенка и, как волк, начал пожирать его живьем…
Почему я рассказываю тебе об этих ужасах, когда я пишу тебе именно для того, чтобы оторваться от этой атмосферы? Потому что вид этих человеческих существ, буквально низведенных до состояния скотов, заставляет меня, как никогда остро, ощущать глубину бездны страданий, в которую погружается человечество. Есть физическое страдание (и Бог знает, что оно может быть столь же разнообразным, сколь и невыносимым!), есть моральное страдание, которое зачастую гораздо более жестоко, есть страдание отупения, которого страдающее от него существо не осознает в полной мере – ведь именно впадая в состояние скотины, человек больше не чувствует, что находится в нем, – и это страдание является раной, нанесенной всему человечеству. Человек, который страдает от него, не чувствует его, и многие из его современников не знают об этой ужасной ране, которую человечество несет на своем боку. Но человечество – это Мистическое Тело… Дух и тело должны быть там в равновесии. Зияющая дыра в духе – это дыра, язва на теле. И рано или поздно человечество осознает это, оно будет страдать от последствий этих ударов, которые оно получает сегодня, не обращая на них внимания. Происходит потеря духовной субстанции, последствия которой будут ощутимы. И человек будет удивляться, откуда берутся новые злодеяния, которые постигнут измученное человечество…