Юнги. Игра всерьез

Голованов Кирилл Павлович

– Типичный трамвайный кондуктор, – мстительно комментировала Жанна.

Антону оставалось только промолчать. От флотского великолепия в форме не осталось ничего. Отменялись тельняшки, синий отложной воротник – гюйс и канты на кургузой бескозырке без лент.

* * *

Ребята почувствовали себя обманутыми. С утра школа закипела, как прибойная волна.

– Ты знаешь, – сказал Димке Куржак, – мой брат тоже газету читал. Говорит, что мы на самом деле станем похожими на морских поваров.

– Коков, – ревниво поправил Майдан и

тут же похолодел. Слово не имело значения. Не все ли равно, как будут дразнить?

– Называется, морская форма, – горячился Куржак. – Да в ней и во двор не выйдешь. На смех курам.

– Разве ты сюда поступал из-за формы? – спросил его Тырва.

– Я? Вообще-то нет! – смутился Жорка. – Но во дворе…

– Форма должна определять содержание! – поддержал приятеля Димка Майдан. И эта философская мысль показалась всему взводу не только подходящей, но и очень солидной.

Раймонд промолчал, но все заметили, что спорить он не стал. В дискуссии не принимал участия и Лека Бархатов, хотя было видно, что помощник командира взвода тоже разочарован.

На большой перемене стихийно образовалась делегация к капитану третьего ранга Радько.

– Под Пушкина работаете? – спросил военрук у предводителя Антона Донченко.

– Нет! – растерялся Антон.

– Стихи пишете? – наступал военрук.

– Не… получаются… – признался Донченко.

– Вот видите, – засмеялся Радько. – Тогда бакенбарды зачем? Разве не слышали, что всем ученикам приказано остричься наголо?

Военрук протянул Донченко рубль и распорядился:

– Кудри долой! Заодно побриться! Не забудьте доложить командиру взвода, что получили от меня замечание.

Антону было приятно первый раз в жизни получить такое приказание, но расставаться с челкой он не собирался. В крайнем случае можно ее укоротить.

Затем военрук внимательно оглядел остальных членов делегации. Они переминались с ноги на ногу. Энтузиазм дал заметную утечку.

– С чем пожаловали?

Майдан молча протянул ему «Смену».

– Спасибо. Газеты уже читал, – отказался Радько. – И мне непонятно…

– Что за форма? – подхватил Димка. – Даже без тельняшек…

– Непонятно другое, – продолжал капитан третьего ранга. – Как я предполагаю, вы собираетесь стать военными людьми. Так?

Кто бы стал возражать? Делегация скромно подтвердила поговорку о том, что молчание – знак согласия.

– А вот здесь ясно напечатано, – взял газету Радько: – «Утверждена новая форма…» Понимаете, ут-вер-жде-на! Приказы на военной службе, как вам уже должно быть известно, обсуждению не подлежат. Есть еще вопросы?

Радько добавил, правда, что с тельняшками произошло недоразумение. Тельняшки никто не отменял.

– Разрешите идти? – мрачно спросил Майдан и вытянул руки по швам. Ему стало ясно, что взаимопонимания с военруком все равно не достичь. Тельняшки были слабым утешением. Какой в них смысл, если сине-белые полоски все равно скроет глухой стоячий воротник?

Разочарованная делегация отправилась восвояси, а упрямый Димка на всякий случай решил поискать другие возможности заявить претензию. Заглянув

в знакомую дверь, где раньше заседала приемная комиссия, он поспешил ее поплотнее захлопнуть. Там сидел директор. Директор посмотрел на него так, что Димка предпочел в переговоры с ним не вступать. Зато в соседнем кабинете его ждала неожиданная приятная встреча. В широкоплечем рыжем моряке Майдан узнал старого знакомого.

– Здорово, Женя! И ты здесь? – завопил Димка, распахнув дверь настежь.

– Здесь, – согласился моряк. – Но теперь не Женя.

– Как «не Женя»? – удивился Димка и вошел в кабинет. – Как «не Женя»? Скажешь, не ты меня учил в волейбол? И еще танцевать. «Яблочко»?

Разве он мог забыть рыжего курсанта, которого все его товарищи звали Женькой. Майдан познакомился с ним в клубе военно-политического училища, где тетя Клаша работала нянечкой. Курсант рассказывал Димке про Тихоокеанский флот и совсем не обижался, когда его звали просто по имени. Правда, сейчас его широкие плечи стягивал синий китель, на руках золотились нашивки: две шириной с палец, а верхняя совсем узенькая. Между нашивками и внутри венчающих их звездочек алели комиссарские выпушки, такие же огненные, как и шевелюра. Но это был точно Женя. Димка Майдан очень обрадовался. Вот кто наверняка его поймет.

– Ты мне голову не морочь! – рассердился моряк, выложив руки с шевронами на стол, и повторил: – Не Женя, а товарищ старший политрук! Ясно?

Майдан сразу скис, сказал «ясно» и попятился к двери.

– Ничего тебе не ясно, – усмехнулся старший политрук. – Значит, здесь учишься. Молодец! Будем вместе служить.

Но Димку эта перспектива уже не устраивала. Как меняются люди? Таким был хорошим парнем, и вот что из него получилось!

– Погоди! – снова рассердился старший политрук. – Куда бежишь? Я разговор не окончил.

«Бывший Женя» взял у Димки газету и не отпустил до тех пор, пока не вытянул у него все подробности, начиная от возможной дразнилки «морские поварята», то есть «коки», до категорического ответа капитана третьего ранга Радько.

Майдан совсем потерял разговорчивость. Он больше ни на что не надеялся и отвечал «бывшему Жене» только для того, чтобы побыстрее от него отделаться. Мог ли Димка предполагать, что так разочаровавшая его встреча будет иметь удивительные последствия?

Политический руководитель спецшколы пошел с Димкиной газетой к Радько и сразу же приступил к делу:

– Напортачили с обмундированием, нагородили черт знает что! Порочный принцип – лишь бы не походила на взрослую.

– Сегодня у меня была делегация учеников, – нахмурился военрук. Он не привык, чтобы командир, младший по возрасту и воинскому званию, который к тому же являлся его заместителем по политчасти, разговаривал в таком тоне. – Пришлось им разъяснять значение слова «утверждено». Надеюсь, вы не нуждаетесь в подобной воспитательной беседе.

– Приказы обсуждать не намерен, – возразил старший политрук. – Однако знаю, что умных и заинтересованных руководителей обычно знакомят с проектом приказа на стадии его подготовки.