Юнги. Игра всерьез

Голованов Кирилл Павлович

После этого разговора соседки поджимали губы, едва Димка появлялся на кухне, но молчать долго они не умели, а Димка глухотой не страдал. Ему все было слышно из коридора. Так он узнал, что родной отец вовсе не утонул, а просто сбежал, когда Димке было шесть месяцев, а Федор Петрович появился в доме через несколько лет. «Федор, прямо слово, ее на руках носил, каждый год отправлял на дачу». И правда, летом они с матерью уезжали в деревню под Валдай и жили в избе у одинокой вдовы, тети Клаши. С нею Димкина мать очень подружилась. Когда мать заболела,

то написала тете Клаше письмо с просьбой приехать и присмотреть за сыном, пока ее лечат в больнице. Но мать из больницы так и не вышла.

После похорон вдруг в доме появился «настоящий» отец и заявил, что теперь Димку надо отдать в детский дом.

– Не надо, – ответил ему Федор Петрович. – Он уже давно мне сын.

– Зря рассчитываете на алименты, – будто бы сказал «настоящий». – Ничего не выйдет.

– Вон! – скомандовал ему Федор Петрович. – Катись колбаской по улице Спасской!

Димка не очень верил последним словам. Сам он никогда не слышал, чтобы отчим ругался. Но соседкам на кухне все было известно доподлинно. Щеголяя наперебой своей информированностью, они назвали фамилию, которую Димка носил до того, как его мать снова вышла замуж, а также имя, отчество и даже адрес ее первого мужа.

Между прочим, Спасскую после революции переименовали в улицу Рылеева. Остальные факты, услышанные Димкой из коридора, тоже подлежали тщательной проверке. В выходной день, соврав тете Клаше, что у них в школе экскурсия за город, Димка пошел знакомиться с человеком, который собирался отдать его в детский дом. По дороге он придумывал, что бы такое ему сказать пообиднее.

Впрочем, он напрасно старался, потому что дальше порога той квартиры его не пустили. Тот человек в прихожую не вышел, а попросил передать, что родственников по фамилии Майдан у него нет.

– Ах так!

Димка не помнил, как очутился во дворе, вытащил из кармана рогатку и засадил шарикоподшипником в окно квартиры. Стекла рассыпались в обеих рамах. Димка не убегал.

Из квартиры так никто и не вышел.

Федору Петровичу рассказали об этом в школе, куда пришла жалоба на хулиганские действия ученика Майдана. Отчим, не говоря ни слова, возместил материальный ущерб и только просил учительницу на эту тему с виновником не говорить, Федор Петрович обещал сам принять необходимые меры.

* * *

Капитан 3-го ранга Радько не уходил из баталерки до тех пор, пока не выдали форму последнему из учеников, за исключением двоечников. Портняжные действа военрука имели, по правде сказать, и отрицательную сторону. Они вводили в соблазн. Перешить крючки на шинели не там, где указано мелом, а чуть подальше, и форма, наверное, будет выглядеть еще красивее. Если уж подгонять, так подгонять. В целях профилактики на утренней справке было решено давать консультации, где пришивать нарукавные знаки, как гладить, чем драить пуговицы и бляху.

Командир третьей роты Ростислав Васильевич Оль больше всего боялся, как бы рассказы преподавателя Рионова не

пробудили у некоторых желание расширить штанины у брюк, чтобы они «полоскали, как стакселя». Оль методично внушал, что к форме надо относиться с уважением, форму надо любить. Ребята недоумевали. Среди них не было ни одного человека, который имел бы другое мнение.

– К’асоту люди понимают по-’азному, – дипломатично говорил командир роты. – А фо’ма у всех одна…

Удивительно сложная стояла перед ним задача. Он обязан был предупредить учеников о недопустимости порчи обмундирования, но без рекламы. Сказать так, чтобы щеголи поняли, а остальные не догадались.

Осторожные намеки командира роты явно не доходили до слушателей. Ростислав Васильевич запнулся и сказал:

– Есть воп’осы?

– Разрешите? – вдруг отозвался голос из второго взвода. – А клинья вшивать можно?

– Так и есть! – вздрогнул командир роты. Его худшие предположения оправдались. Ростислав Васильевич резко повернулся к ученику Донченко и отчеканил: – Ни в коем случае! Виновные будут ст’ого наказаны!

– Как же быть? – растерялся квадратный Антон.

Он весил сто два килограмма. Комплекция парня приводила в смущение даже медиков. Только специальному консилиуму в морском госпитале удалось установить, что Донченко вполне здоров. Вот только стандартные брюки на него не лезли.

– Клинья в поясе? – догадался Ростислав Васильевич и уже другим тоном разрешил: – В поясе можно.

Последние слова командира роты потонули в потоке бурного веселья: с некоторым ехидством заливались поклонники необъятных клешей, смущенно улыбался Донченко, откровенно смеялся и сам Оль. Смеялся, вместо того чтобы скомандовать «смирно!» и напомнить о правилах поведения в строю. И только Куржак не находил здесь ничего смешного. На душе у него скребли львы.

Ростислав Васильевич между тем чуть приподнял правую руку. Хохот моментально стих.

– Пока можно, – уточнил преподаватель. – Пока вы, Донченко, не успели на моих у’оках похудеть.

Оль преподавал физкультуру. Сухощавый, изящный, он напоминал подтянутостью кадрового военного.

Урок начинали, как обычно, с разминки.

– Потянись, – советовал Ростислав Васильевич. – Не так, как потягиваешься в к’овати. Ноги – на ши’ине плеч, ’уки – вве’х и в сто’оны. Вдо-ох!.. Потянись и подумай: «Как п’ек’асна жизнь!»

Оль проглатывал букву «р». Это придавало его командам особенную мягкость.

– Бокс знаешь? – продолжалась разминка. – Где у тебя косая мышца? Вот так, в стойку. Тепе’ь сильные уда’ы по воздуху…

Потом расходились по снарядам. Донченко по особой программе отрабатывал кувырок. С разбега он добросовестно втыкался всей тушей в маты, так что сотрясался пол физкультурного зала.

– Еще ’аз, еще… – подбадривал преподаватель и подходил уже к Аркашке Гасилову, который, как мешок, раскачивался на турнике, дергался, но «склопка» или, по-научному, «подъем разгибом» у него все равно не получался.