Юность в Железнодольске
Шрифт:
Разогреваясь, Вадька побежал вдоль железобетонной стены, отороченной по гребню колючей, прикрепленной к фарфоровым изоляторам проволокой. Возле стены тянулась рвом в черном снегу тропинка для патруля. Неподалеку от дома, подле которого табунился народ, высовывалась по ту сторону стены сторожевая вышка. На вышке — часовой в тулупе. Заслышав повизгивание снега, часовой крикнул бегущему Вадьке:
— Назад!
Вадька продолжал бежать.
— Назад!
Часовой клацнул затвором.
— Вертайся, начальника караула вызову.
—
— Не положено. Увидють — мене же вколють...
— Во-первых, не привыкай стращать, во-вторых, привыкай мозгой крутить. Увидел — парнишка бежит, по всему видать — фронтовик. Сообрази: ноги замерзли у фронтовика, пусть пробежится.
— Не положено, увидють...
Вадька побежал к дому. Я вышел ему навстречу и, когда он наскочил на меня, облапил его.
— Ну-ка, пусти.
— Серегу Анисимова из своего барака помнишь?
— А то.
Я отпустил Вадьку.
— Здорово, Сережка. Со встречей.
— Давай, что ли, поручкаемся?
— Без этого нельзя. Вырос ты — ого! Поднимешь руку и по дулу зенитки сможешь похлопать. Я заметил тебя, думаю: «Серега, не Серега?» Ты тоже сомневался: я это или не я?
— Ага.
— Годков пять еще — и совсем бы не признали друг друга.
— Пожалуй.
— Значит, ты в ремесле. Какую специальность получишь?
— Газовщика коксовых печей. Ты кем сейчас?
— Служу.
— Я в том смысле... пулеметчик ты, радист или адъютант?
— Что прикажут, то и выполняю.
Вадька взглянул на шоссе. На обочину съезжал грузовик. Кузов набит заключенными, сидят спиной к охране, отгороженной от них дощатым барьером.
— Ты к кому, Вадьк?
— К маме. А ты?
— К Васе Перерушеву... Больно суровая зима.
— Здесь она райская! Озяб — в помещение. На фронте — вот где суровая. Ни костра, ни печки. В окопах, в ячейках, среди развалин. И то дюжим. Солдатские шинели, как известно, на рыбьем меху. Эх, с фронта сорвался. Самый решающий момент наступил и хлоп — надо ехать по семейным делам.
— По-моему, ты должен остаться.
— В тылу?! Я вперед застрелюсь. Лакеем Лиды и бабки быть? Жирные будут. Я многие местности проехал и прошел. На фронте, когда задание выполняю, в уме держу: «Это для Урала. Это для реки Аргунь. Это для Вологды». Оттуда родом начальник разведки майор Пиксанов. Из-за двух человек торчать в тылу? Кто-нибудь, но не я. Лиду в костный санаторий сдам. Бабушку к тете Гликерии отвезу. Мигом нужно. Такой момент упущу — век буду жалеть!
— Про какой момент толкуешь?
— Я из Шестьдесят второй.
— Что за Шестьдесят вторая?
— Да ты что? — его властные глаза гневливо округлились. — Шестьдесят вторую армию не знаешь?!
— Знаю. Только сразу не сдогадался.
— Во-первых, догадался, во-вторых, потому что тыловик и положения на фронте не знаешь.
— Шестьдесят вторая Сталинград обороняет.
— Кто командующий?
—
— Василий Иваныч.
— Имя-отчества не знал.
— И зря. Должен знать. Чьи имена ты собираешься знать?
— Вадьк, ты чего-то шибко разошелся.
— А то... На фронте мы знаешь как интересуемся обо всем в тылу. Обидно, понял? Вот ты сказал — Шестьдесят вторая Сталинград обороняет. Нет точности. Шестьдесят вторая одна из армий, которые замкнули Шестую немецкую армию и немецкую же Четвертую танковую армию, правда, не полную. Ты думаешь: сколько в окружении фашистов? В пределе трехсот тысяч! Теперь стукнуло, почему решающий момент? Они начнут вырываться. На соединение с ними будут кидать новые немецкие войска, им в прицеп и поддержку будут давать итальянские и румынские дивизии... Ух и сражения предстоят... А мне в тылу околачиваться? Ни за что. Если что захлябнет с Лидкиным санаторием, оставлю на бабушку, сам обратно.
— Ничего, наши без тебя справятся и с Паулюсом и с Манштейном...
— Подначивать я тоже умаю.
— Ты не задавайся. Попроще, попроще... Костю Кукурузина помнишь?
— Сегодня разговаривал.
— Костя, пожалуй, не меньше тебя герой, но не выпячивается.
— Легче на поворотах. Схлопотать можешь... Костя герой? Гимнастерка голая. Среди пацанвы был герой, в мирное время.
— У него два Красных Знамени.
— Ну пупке?
— В комоде.
— У меня в комоде — вагон орденов.
— На совесть.
— Чего не носит?
— Скромный.
— Если действительно у него два Знамени и не носит?.. Недохват.
— Чего?
— Серого и белого вещества.
— На дюжину таких, как ты, его мозгов хватит.
— Ну? — Губки Вадьки обмякли от довольной улыбки. — Закругляй.
— Сам ты себя закруглил.
— Квиты, Сережка. Не связывайся ты со мной. Я злющий. Не хотел сниматься с фронта. Ты же знаешь меня...
— Вадьк, я встречал взрослых у нас на коксе, на домнах и в других цехах... У них бронь. Они боятся, как бы начальник не снял бронь и не отослал их в распоряжение военкомата. Ты, сравнить с ними, пескарь, но все равно ничего не боишься.
— Умирать никому не хочется. Верно, я не из робких. Трусить нельзя. Случается, трушу, волнуюсь скорей. В общем-то я отчаянный. Натура. Ваша жизнь странная... Тихо как! Ровно никаких тревог.
— Видимость.
— Конечно, отсюда, издалека, фронт страшней. Я даже испугался, как меня не укокошили фрицы. Вот дурной. Опасность позади — и испугался. Понимаешь, не верится, что я уцелел. Среди ежеминутного смертоубийства! Вы счастливчики! Но все равно боевую жизнь я не променяю на вашу. Не думай, что мне лишь бы воевать. Разгромим фашистов, я мечтаю на границе служить. Правда. Иногда, если затишье на фронте, я смотрю... Развалины, убитые... покореженная техника... Думаю: «Зачем все это?» И кажется: вот-вот проснешься и ничего такого нет и не может быть.