Юрий Милославский, или Русские в 1612 году
Шрифт:
какую надобность имеет приезжий до хозяина?
– Я должен сам поговорить с Тимофеем Федоровичем, - отвечал Юрий.
– Ему теперь некогда: он отправляет гонца в Москву.
– Я сам из Москвы и привез ему грамоту от пана Гонсевского.
– От пана Гонсевского? А, это другое дело! Милости просим! Я тотчас доложу боярину. Дозволь только спросить: при тебе, что ль, получили известие в Москве о славной победе короля польского?
– О какой победе?
– Так ты не знаешь? Смоленск взят.
– Возможно ли?
– Да, да, это гнездо бунтовщиков теперь в наших руках. Боярин Тимофей
– И, верно, не был награжден как следует за такую услугу?
– сказал Юрий, с трудом скрывая свое негодование.
– О нет! он теперь в большой милости у короля польского.
– Не верю: Сигизмунд не потерпит при лице своем изменника.
– Что ты! какой он изменник! Когда город взяли, все изменники и бунтовщики заперлись в соборе, под которым был пороховой погреб, подожгли сами себя и все сгибли до единого. Туда им и дорога!.. Но не погневайся, я пойду и доложу о тебе боярину.
– Верные смоляне!
– сказал Юрий, оставшись один.
– Для чего я не мог погибнуть вместе с вами! Вы положили головы за вашу родину, а я., я клялся в верности тому, чей отец, как лютый враг, разоряет землю русскую!
Громкий крик, раздавшийся на дворе, рассеял на минуту его мрачные мысли; он подошел к окну: посреди двора несколько слуг обливали водою какого-то безобразного старика; несчастный дрожал от холода, кривлялся и, делая престранные прыжки, ревел нелепым голосом. Добрый, чувствительный Юрий никак не догадался б, что значит эта жестокая шутка, если б громкий хохот в соседнем покое не надоумил его, что это одна из потех боярина Шалонского. Отвращение, чувствуемое им к хозяину дома, удвоилось при виде этой бесчеловечной забавы, которая кончилась тем, что посиневшего от холода и едва живого старика оттащили в застольную. Вслед за сим потешным зрелищем вошел опять тот же знакомец боярина и пригласил Юрия идти за собою.
Пройдя одну небольшую комнату, провожатый его отворил обитые красным сукном двери и ввел его в покой, которого стены были обтянуты голландскою позолоченной кожей. Перед большим столом, на высоких резных креслах, сидел человек лет пятидесяти. Бледное лицо, носящее на себе отпечаток сильных, необузданных страстей; редкая с проседью борода и серые небольшие глаза, которые, сверкая из-под насупленных бровей, казалось, готовы были от малейшего прекословия запылать бешенством, - все это вместе составляло наружность вовсе не привлекательную. Подбритые на польский образец волосы, низко повязанный кушак по длинному штофному кафтану придавали ему вид богатого польского пана; но в то же время надетая нараспашку, сверх кафтана, с золотыми петлицами ферязь напоминала пышную одежду бояр русских. Юрию нетрудно было отгадать, что он видит перед собой боярина Кручину. Поклонись вежливо, он подал ему обернутое шелковым снурком письмо пана Гонсевского.
– Давно ли ты из Москвы?
– спросил боярин, развертывая письмо.
– Осьмой день, Тимофей Федорович.
– Осьмой день! Хорошего же гонца выбрал мой будущий зять! Ну, молодец, если б ты служил мне, а не пану Гонсевскому...
– Я служу одному царю русскому, Владиславу, - перервал хладнокровно Юрий.
– В самом деле! Да кто же ты таков, верный слуга царя Владислава?
– Юрий, сын боярина Димитрия Милославского.
– Димитрия Милославского!.. закоснелого ненавистника поляков?.. И ты сын его?.. Но все равно!.. Садись, Юрий Дмитрич. Диво, что пан Гонсевский не нашел никого прислать ко мне, кроме тебя.
– Я из дружбы к нему взялся отвезти к тебе эту грамоту.
– Сын боярина Милославского величает польского королевича царем русским... зовет Гонсевского своим другом... диковинка! Так поэтому и твой отец за ум хватился?
– Его уж нет давно на свете.
– Вот что!.. Не осуди, Юрий Дмитрич: я прочту, о чем ко мне пан Гонсевский в своем листу пишет.
Юрий заметил, что боярин, читая письмо, становился час от часу пасмурнее: досада и нетерпение изображались на лице его.
– Нет, - сказал он, дочитав письмо, - с ними добром не разделаешься! по мне бы с корнем вон! Я бы вспахал и засеял место, на котором стоит этот разбойничий городишко!.. Вот что в своем листу пишет ко мне Гонсевский, продолжал он, обращаясь к Юрию, - до него дошел слух, что неугомонные нижегородцы набирают исподтишка войско, так он желает, чтоб я отправил тебя в Нижний поразведать, что там делается, и, если можно, преклонить главных зачинщиков к покорности, обещая им милость королевскую. Он, дескать, сын боярина московского, который славился своею ненавистью к полякам, так пример его может вразумить этих малоумных: когда-де сын Димитрия Милославского целовал крест королевичу польскому, так уж, видно, так и быть должно.
– Я с радостию готов исполнить поручение Гонсевского, - отвечал Юрий, ибо уверен в душе моей, что избрание Владислава спасет от конечной гибели наше отечество.
– Да, да, - прервал боярин, - мирвольте этим бунтовщикам! уговаривайте их! Дождетесь того, что все низовые города к ним пристанут, и тогда попытайтесь их унять. Нет, господа москвичи! не словом ласковым усмиряют непокорных, а мечом и огнем. Гонсевский прислал сюда пана Тишкевича с региментом; но этим их не запугаешь. Если б он меня послушался и отправил поболее войска, то давным бы давно не осталось в Нижнем бревна на бревне, камня на камне!
– Не весело, боярин, правой рукой отсекать себе левую; не радостно русскому восставать противу русского. Мало ли и так пролито крови христианской! Не одна тысяча православных легла под Москвою! И не противны ли господу богу молитвы тех, коих руки облиты кровию братьев?
Боярин Кручина поглядел пристально на Юрия и с насмешливой улыбкою спросил его: на котором году желает он сделаться схимником? и ради чего вместо четок прицепил саблю к своему поясу?
– Что я умею владеть саблею, боярин, - сказал Юрий, - это знают враги России; а удостоюсь ли быть схимником, про то ведает один господь.
– Да не думаешь ли ты, сердобольный посланник Гонсевского, - продолжал боярин, - что нижегородцы будут к тебе также милосердны и побоятся умертвить тебя, как предателя и слугу короля польского?
– И дело б сделали, если б я, Юрий Милославский, был слугою короля польского.
– Ого, молодчик!.. Да ты что-то крупно поговариваешь!
– сказал Кручина, нахмурив свои густые брови.
– Да, боярин, - продолжал Юрий, - я служу не польскому королю, а царю русскому, Владиславу.