Юрий Милославский, или Русские в 1612 году
Шрифт:
VIII
Покуда Юрий спит и обманчивые сновидения попеременно то терзают, то услаждают его душу, мы должны возвратиться к новобрачным, которых оставили посреди улицы. Читатели, вероятно, не забыли, что Кирша вмешался в толпу гостей, а Кудимыч шел впереди всего поезда. Толпа народа, провожавшая молодых, ежеминутно увеличивалась: старики, женщины и дети выбегали из хижин; на всех лицах изображалось нетерпеливое ожидание; полуодетые, босые ребятишки, дрожа от страха и холода, забегали вперед и робко посматривали на колдуна, который, приближаясь к дому новобрачных, останавливался
– Стойте, ребята! никто ни с места!
Глухой шепот пробежал по толпе; передние стали пятиться назад, задние полезли вперед, следуя народной пословице: "на людях и смерть красна", каждый прижимался к своему соседу, и, несмотря на ужасную тесноту, один Кирша вышел вперед.
Меж тем Кудимыч делал необычайные усилия, чтоб подойти к воротам; казалось, какая-то невидимая сила тянула его назад, и каждый раз, как он подымал ногу, чтоб перешагнуть через подворотню, его отбрасывало на несколько шагов; пот градом катился с его лица. Наконец, после многих тщетных усилий он, задыхаясь, повалился на землю и прохрипел едва внятным голосом:
– Ох, неловко!.. Неладно, ребята!.. Чур меня, чур!..
Никто не моги трогаться с места!.. Ох, батюшки, недаровое! быть беде!..
От этих ужасных слов шарахнулась вся толпа; у многих волосы стали дыбом, а молодая почти без чувств упала на руки к своему отцу, который трясся и дрожал, как в злой лихорадке.
– Что нам делать?
– спросил дьяк, заикаясь от страха.
– Погоди! дай попытаюсь еще, - отвечал Кудимыч, приподнимаясь с трудом на ноги. Он пробормотал несколько невнятных слов, дунул на все четыре стороны и вдруг с разбега перепрыгнул через подворотню.
– Ну, теперь не бойтесь ничего!
– закричал он.
– Наша взяла! Все за мной!
Он несколько раз должен был повторить это приглашение, прежде чем молодые, родня и гости решились за ним следовать; наконец, пример Кирши, который по первому призыву вошел на двор, подействовал над всеми. Кудимыч, подойдя к дверям избы, остановился, и когда сени наполнились людьми, то он, оборотясь назад, сказал:
– Я войду последний, а вы ступайте вперед и посмотрите, как разделаюсь при вас с этой старой ведьмой.
Тут снова начались церемонии: приказчик предлагал дьяку идти вперед, дьяк уступал эту честь приказчику.
– Помилуй, батюшка, - сказал, наконец, последний, - я здесь хозяин в дому, а ты гость: так милости просим.
– Ни, ни, Фома Кондратьич!
– отвечал дьяк.
– Ты первый служебник боярский, и непригоже мне, как фальшеру и прокурату, не отдавать подобающей тебе чести.
– Ну, если так, пожалуй, я войду, - сказал приказчик, в котором утешенное самолюбие победило на минуту весь страх. Он перекрестился, шагнул через порог и вдруг, отскоча с ужасом, закричал:
– Чур меня, чур! Там кто-то нашептывает... Иди кто хочет, я ни за что не пойду...
– Пустите меня, - сказал Кирша, - я не робкого десятка и никакой колдуньи
– Ступай, молодец, ступай!
– закричали многие из гостей.
– Пускай идет, - шепнул приказчик дьяку.
– Над ним бы и тряслось! Это какой-то прохожий, так не велика беда!
Кирша вошел и расположился преспокойно в переднем углу. Когда же приказчик, а за ним молодые и вся свадебная компания перебрались понемногу в избу, то взоры обратились на уродливую старуху, которая, сидя на полатях, покачивалась из стороны в сторону и шептала какие-то варварские слова. Кирша заметил на полу, под самыми полатями, несколько снопов соломы, как будто без намерения брошенных, которые тотчас напомнили ему, чем должна кончиться вся комедия.
– Ну, теперь садитесь все по лавкам, - закричал из сеней Кудимыч, - да сидите смирно! никто не шевелись!
Едва приказ был исполнен, как он с одного скачка очутился посреди избы, и в то же время старуха с диким воплем стремглав слетела с полатей и растянулась на соломе.
Все присутствующие, выключая Кирши, вскрикнули от удивления и ужаса.
– Что, Григорьевна, будешь ли напредки со мною схватываться?
– сказал торжественно Кудимыч.
– Виновата, виновата!
– завизжала старуха.
– Ага, покорилась, старая ведьма!
– Виновата, отец мой! виновата!
– То-то, виновата! Знай сверчок свой шесток.
– Виновата, Архип Кудимович!
– Ну, так и быть! повинную голову и меч не сечет; я ж человек не злой и лиха не помню. Добро, вставай Григорьевна! Мир так мир. Дай-ка ей чарку вина, посади ее за стол да угости хорошенько, - продолжал Кудимыч вполголоса, обращаясь к приказчику.
– Не надо с ней ссориться: неровен час, меня не случится... да, что грех таить! и я насилу с ней справился: сильна, проклятая!
– Милости просим, матушка Пелагея Григорьевна!
– сказал приветливо хозяин.
– Садись-ка вот здесь, возле Кудимыча. Да скажи, пожалуйста: за что такая немилость? Мы, кажись, всегда в ладу живали.
– Нет, батюшка!
– отвечала с низким поклоном старуха, - против тебя у меня никакого умысла не было; а правду сказать, хотелось потягаться с Архипом Кудимовичем.
– Да, видно, не под силу пришел!
– перервал, усмехаясь, колдун. Вперед наука: не спросясь броду, не суйся в воду. Ну, да что об этом толковать! Кто старое помянет, тому глаз вон! Теперь речь не о том: пора за хозяйский хлеб и соль приниматься.
В одну минуту весь стол покрылся разными похлебками. Сначала все ели молча; но дружки так усердно потчевали гостей вином и брагою, что вскоре все языки пришли в движение и общий разговор становился час от часу шумнее. Один Кирша молчал; многим из гостей и самому хозяину казалось весьма чудным поведение незнакомца, который, не будучи приглашен на свадьбу, занял первое место, ел за двоих и не говорил ни с кем ни слова; но самое это равнодушие, воинственный вид, а более всего смелость, им оказанная, внушали к нему во всех присутствующих какое-то невольное уважение; все посматривали на него с любопытством, но никто не решался с ним заговорить.