Юрий Звенигородский
Шрифт:
— Ведет счет нашим силам, — вздохнул Асай.
Князь жестко повелел:
— Пусть будет пойман и тут же представлен мне.
По пути в кремник Юрий Дмитрич навестил тиуна Ватазина, у которого застал Вепрева. Оба удивились посещению господина и обрадовались. Не могли сойтись в споре: выходить ли навстречу московской рати, затвориться ли в Галиче.
— Он советует выходить, — мотнул головой Ватазин в темный угол.
Там князь увидел не примеченного третьего участника спора: острые, внимательные глаза, бородка буквой «мыслете». Новичок склонился,
— Кто? — спросил Юрий Дмитрич.
— Боярин Иван Котов, — назвал Ватазин. — Прибыл с князьями Василием Косым и Дмитрием Шемякой, сыновьями твоими. Инокняженец.
— Посоветуемся у меня втроем, затворясь, после полуденной трапезы, — решил Юрий Дмитрич, отвернувшись от Котова: не понравился ему этот человек.
При выходе ждал Асай, объявил что пойманный Елисей Лисица посажен в воеводской избе. Отправились туда.
Юрий Дмитрич, войдя, устроился против задержанного на лавке.
— Поклонился бы тебе, княже, — сказал Лисица, — да повязан по рукам и ногам.
Галичский князь вздохнул:
— Вот как удалось на сей раз свидеться с тобой, Елисей. Стар ты стал, опрометчив. Не боишься, что за такую услугу молокососу-племяннику велю оковать тебя, пытать и казнить? Ведь лазутничество перевесит все прежние, добрые до меня поступки.
Лисица покачал седой головой:
— Не боюсь, княже. Во-первых, служу тому, кто признан на Москве государем. Признают тебя, буду тебе служить. Во-вторых, своему делу во вред меня накажешь. Как лазутчик, сообщу противникам о прибытии в Галич хлыновской конницы. Возможно, такая новость ошеломит твоих братьев, Васильевых воевод. Не напугает, так хотя б остановит.
— Не напугает, — согласно закивал князь. — Их силы и теперь почти вдвое больше. Так остановит ли?
Старик прищурился:
— Ратятся не числом, а уменьем. Вятчане добрые воины!
Князь кликнул Асая.
— Развяжи его.
Лисица расправил занемевшие члены.
— Прощай, Юрий Дмитрич! Будь благополучен.
— Дай Бог видеть тебя другом, а не врагом, — прозвучало пожелание вслед уходящему.
Солнце перевалило за полдень. Не снявший воинскую сряду, князь трапезовал вдвоем с женой. Анастасия ела молча, но в конце концов нарушила молчание:
— Свет мой, ощущаю себя так, будто накануне хищнического захвата страшными литовцами Смоленска.
От неожиданности князь выронил баранью кость из пальцев.
— Уф! Я уже не свет твой, — заговорил горько. — Я твоя тьма. Вот недавно, стоя на заутрени в ночь Светлохристова Воскресения, вместо молитв думал грешным делом: как быть? Покойный государь-братец назвал опекуном сыну алчного Витовта, захватчика Смоленска. Тот, слышно, аж подпрыгнул на своих старых ногах. Ему такое звание чрезвычайно близко к сердцу: можно сказать, Москва положена к его ногам. Софья Витовтовна шныряет не без дела туда-сюда меж сыном и отцом. Мое же противостояние мальчишке бесит старика. Даже при небольшом вооруженном столкновении он к нам по праву вторгнется, будто унять усобицу, на деле же сглотнуть
Княгиня с каменным лицом молчала. Не находила, что сказать.
— О Галиче, — продолжил разговор Юрий Дмитрич, — не помышляй, любовь моя, как о Смоленске. Галич не будет взят. Я здесь оставлю мощную оборону. Отчину свою не обреку огню, грабежу и полону. Да и не понадобится она кремлевским заправилам. Преследователи охотятся за мной, а не за галичанами. Меня же здесь не будет. Так птица, отлетая от гнезда, хранит его, уводит за собой хищников.
Трапеза окончилась, как началась, в молчании. Княгиня встала и поцеловала супруга.
— Все правильно. Все верно и умно. Только, — она длительно вздохнула, — куда же мы, к кому пойдем, где станем…
Юрий Дмитрич нарушил обычай: не предался послеполуденному сну. Времени было в обрез. По уходе княгини вышел в Переднюю, где договорился встретиться с соратниками. Его ждали. Ватазин грыз перо, что всегда держал за ухом. Вепрев, пристроившись к подоконнику, чертил что-то на клочке пергамента. Борис Галицкий, Данило Чешко, Семен Морозов сидели рядком на лавке в задумчивости. Сыновья, Василий со средним Дмитрием, попросившие дозволения присутствовать, шептались в уголке с Путилой Гашуком, как, бывало, в Вятке перед сборами на охоту.
— Друзья верные мои, — обратился к ним князь, — какая у каждого из вас дума?
Морозов и Чешко почти в один голос высказались:
— Затвориться в Галиче.
Ватазин продолжал грызть гусиное перо и молчать.
Вепрев было раскрыл рот, однако его нетерпеливо и неучтиво перебил Василий Косой:
— Мы с братом и Путилой так мыслим: выйти в чистое поле, учинить бой не на жизнь, а на смерть, покончить все одним разом. Тебе, татунька, — большой полк, Вепреву — правое крыло, Гашуку — левое, а мы с Митей — в засадном полку.
Воевода густо рассмеялся. Даже слезы выступили на глаза от смеха.
— Василь Юрьич, Дмитрий Юрьич, подумайте: какая разница между отчаянностью и отчаянием? А ты, Путило, подсказал бы им быть осторожнее. Или вышел летами, не разумом… — Вепрев махнул рукой, обратился к князю: — Согласен с боярами, господине. Надо отсиживаться и вылазками истощать врага.
— Что ты помалкиваешь, Борис? — взглянул князь на Галицкого.
Бывший дядька тяжело встал, опершись о подоконник, и неуверенно молвил:
— Дума моя нелепа. Однако же иной нет.
«Стареет сокол! — скорбно решил Юрий Дмитрич. — В дворцовых кознях он, как щука в воде, в воинских же делах, как карась на суше!»
Галицкий удивил:
— Оставим оборону в Галиче. Идем с главными силами к Нижнему. Московская рать — за нами. Движение займет время. Нижний поближе к Вятке. Помощь придет быстрей.
К такой думе присутствующие отнеслись по-разному: старшие с недоумением, младшие с осуждением. Князь хлопнул в ладоши:
— Да будет так!