Юрий Звенигородский
Шрифт:
— Иван Всеволож, — подсказал князь. — Самый умный, самый хитрый, оттого самый опасный.
Галицкий наклонил голову.
Юрий Дмитрич в явном смущении промолвил:
— Мне потребны верные послы к молокососу, на чью голову сегодня возлагают золотую шапку. Задача опасная. Язык не поворачивается послать. Ведь не перед куклой-государем предстоит править посольство, а перед его великомощным окружением. Слова для оглашенья жесткие. За ними может ждать темница. А еще хуже — смерть.
Князь замолчал. Примолкли и бояре. Данило Чешко, чего трудно было ожидать, холодным голосом изрек:
— Ты, княже, нас позвал, стало быть, сделал выбор.
Тот кивнул с таким спокойствием, как будто отправлялся с поручением спросить о государевом здоровье:
— Ехать так ехать.
Оба глянули на князя вопросительно.
Юрий Дмитрич глухо и с большой медлительностью изложил суть:
— Я, как старейший из потомков Иоанна Даниловича, внука Александра Невского, по отеческим и дедовским законам надеваю золотую шапку великого князя Московского. Сыну моему, племяннику Василию, готов оставить свой удел. Коли Совет бояр великокняжеских, а с ними богомолец наш владыка Фотий против исконной правды, готов стоять за нее всеми своими силами. Не словом, так мечом. И пусть нас Бог рассудит! [82]
82
«Пусть нас Бог рассудит» — так говорили, намереваясь решить спор военными средствами.
Данило и Борис согласно закивали. Первый деловито уточнил:
— А ежели Совет отважится на брань?
Юрий развел руками.
Галицкий прищелкнул пальцами:
— Однако, — он погрозил в пространство, — есть одна маленькая хитрость: станут за мечи хвататься, мы, господин, предложим небольшое перемирие. Надо ж собраться. И тебе, и им. Главное — нам! Снарядить местичей в войско — не овец согнать в отару.
Юрий оценил эту предусмотрительность. Прощаясь, бывший дядька заговорщически обещал уже в сенях:
— Бросят в темницу, отыщем ниточку уведомить о всех переговорах. Будь надежен!
Князь попросил:
— Пусть сыновья любыми способами будут в Галиче. Спешу туда!
Споспешники ушли, остался один. Взялся за виски: страшная смута затевается! Вспомнил себя у высоченноскальных стен Смоленска. С земли на заборола глянь — шапка отвалится. По обе стороны — вверху, внизу — свои, русские: без толмача переругивайся. Опять он на сей раз внизу. Откроют ли ворота? Возьмет ли крепость?
Есть иной путь: покориться. Не мальчишке, нет, не младышу великокняжеского рода Калиты, а подколенникам, заносчивым холопам, что по смерти венценосца растащили меж собой высшую власть. Ивашка Кошкин да Ивашка Всеволож станут свысока шпынять законного невенчанного государя, словно выродившегося удельного владетеля. Посылать куда-нибудь начнут, хотя бы в Новгород наместником, как Константина. Боже правый!
Вот он, новый устав наследования, так опрометчиво введенный татунькой! Софья в свое время не дала наследника, государь не в свое время помер. На троне — малолеток, а воистину сказать, никто! Ибо кучка грызущихся между собой временщиков — не власть, а потерявшая пристойный вид тень власти.
Представилось, как могло быть иначе. По старому испытанному праву страной владел бы вслед за татунькой Владимир Храбрый, за ним — братец Василий, теперь — он, Юрий. Бразды правления ни на минуту бы не выпали из освященных Божьим Промыслом
83
Глумотворец — странствующий актер, скоморох. От слова «глум» — игра, забава, шумное веселье.
Юрий взялся за грудь утишить внутреннюю бурю и спохватился: что еще скажет Орда? Кажется, там после многих дрязг прочно воцаряется потомок Тука-Тимура Улу-Махмет. То есть Большой, в смысле Старший Махмет. Как слышно, он внимательно следит за московскими делами, ищет повода вмешаться. Однако же главнейший опекун отрока Василия старец Витовт простер клешни своей десницы к самой Первопрестольной. То ли оберегает, то ли держит за горло. Улу-Махмет покуда не захочет иметь дело с великим литвином, помогшим ему в свое время стать царем ордынским, что бы ни случилось, будет в стороне.
Учитывая эти обстоятельства, Юрий незаметно для себя стал размышлять спокойно. Чувства уступили место разуму. Когда Анастасия вошла, то увидела не государева брата, скорбящего по невосполнимой утрате, а государя, обдумывающего завтрашние поступки.
— Я выстроил в Звенигороде мощные крепостные стены, Настасьюшка, — гордо сказал он, — однако галичские стены мощнее. Не Звенигород, Галич — наш Смоленск. Там — главная опора.
Жена сообщила:
— Сборы в дорогу идут к концу. Из Рузы прибыл молодой воевода Василий Борисович Вепрев.
Князь оживился:
— Вели позвать!
Княгиня вышла. Вскоре порог княжеского покоя переступил коренастый крепыш в воинской одежде. Юрий слышал от Галицкого об этом военачальнике удельного уровня, но по отсутствию ратных надобностей, не встречался с ним. Теперь, после здравствований, усадил нового служебника на лавку. Вепрев четко доложил:
— В Звенигороде и Рузе конных набрана тысяча. Пешие останутся для защиты здесь. В Галич им быстро попасть не можно. Да и путь могут перехватить. Из-за Волги твой тамошний тиун Ватазин со дня на день должен подать весть о ратной готовности. Еще я послал ямским гоном ловкого человека в Вятку…
— Да ты — ума палата! — радостно прервал Юрий.
Чудовищные замыслы стали казаться будничным государственным делом, требующим спокойствия и обдуманных действий.
Едва князь отпустил Вепрева, к отцу вошел младший сын Дмитрий Красный. Ясные очи затуманены, кудрявая голова поникла, красивый лик искривлен отчаянием.
— Что с тобой, милый отрок? — оторопел Юрий Дмитрич.
— Тата, — взмолился Дмитрий, — не воюй Москву. Ты же не Тохтамыш, не Темир-Аксак, не Эдигей.
— Я прирожденный великий князь московский, — сказал отец.
Сын покачал головой:
— Ты добрый, мягкий человек. А государь должен быть злым и жестоким, чтобы его боялись. Тебя не испугаются.
Юрий смутился:
— Разве зол был дядюшка твой Василий Дмитрич, Царство ему Небесное?
Сын напомнил:
— Ты сам рассказывал, как он отнял отчину у вашего двуродного деда Бориса Нижегородского и тот умер. Ты же вспоминал, как он без всякого суда казнил семьдесят новоторжцев. А тебя к повиновению не приневоливал? Даже не назвал среди опекунов наследника!