Юрка — сын командира
Шрифт:
Потом... потом он незаметно вырастет, пойдёт служить в армию не понарошку, а всамделишно и станет настоящим собаководом.
А может, всё-таки стать космонавтом? Слетал в космос, и сразу о тебе знают все. В газетах портреты печатают, по телеку показывают, героем зовут.
Оттуда, из космоса, всю землю видно. Вот бы полететь хоть разок!
Наверное, Шаху не просто и не легко было думать. Он даже стебелёк какой-то сорвал и, покусывыя его зубами, напряжённо сдвигал брови, морщил лоб. Юрка терпеливо ждал, тоже покусывая стебелёк и
Наконец Шахназаров отодвинул фанеру, лёг навзничь.
— Кончил?
— Потерпи. Осталось самое главное.— Шах глядел в небо и, зачем-то поднимая то правую, то левую ногу, вздыхал, мычал что-то, непонятное Юрке, опять вздыхал. Юрка тоже стал поочерёдно задирать ноги, пока Шах не спросил удивлённо:
— Ты чего это... дрыгаешь?
— Я — как ты...
— Так я же — для разминки.
— И я — для разминки.
— Ну, брат, даёшь!..
Опять Шаха потянуло к фанере. Вырвал, из тетради чистый лист, застрочил карандашом, выговаривая каждое слово:
— Твои ясные очи, твои глаза —
Как синее небо, как бирюза...
Юрка, что такое «бирюза»?
— Не знаю...
— Я тоже не знаю. Вот дела... Помоги найти такое слово, чтоб кончалось на «за». Для рифмы, понимаешь?
— Коза!— выпалил Юрка.
— Не-ет,— покачал головой Шахназаров.— «Коза» не годится. Не идёт ни в какие ворота.
— Оса. Коса. Волоса.
— Нет, Юра,— вздохнув, сказал Шахназаров.— Ты, как вижу, тоже не Пушкин. Стой! Идея! Ты полежи тут, я — сейчас.
Шах помчался в городок. Вскоре вернулся, протянул Юрке альбом в бархатной обложке.
— Полистай. Тут у меня много интересного про крейсер «Варяг». А я по стихам пройдусь. Не может быть, чтобы здесь не нашлось ничего подходящего. Пушкин — это, брат,— голова!
Каждый занялся своим делом. Юрка с интересом вглядывался в фотографии бородатых офицеров, усатых матросов, каких-то кораблей, Шахназаров торопливо листал книгу.
— «Буря мглою небо кроет...» Не то. «На холмах Грузии лежит ночная мгла, шумит Арагва предо мною...» При чём тут Грузия? Стоп! «Я вас любил так искренно, так нежно, как дай вам бог любимой быть другим». Как раз то, что надо! Только почему — «любил»? Сделаем так: «Я вас люблю так искренно, так нежно, как дай вам бог любимой быть... другим...» Вот тебе и раз... Зачем же — другой? Сплошная нескладуха вышла. Вроде как сам хочу, чтобы её ещё кто-то любил. Эх, была ни была, до конца переделаем. Верно, Юрка?
— Ага.
— Вот! Теперь уж — точнее не придумаешь. «Я вас люблю так искренно, так нежно! Не дай вам бог любимой быть другим». Пойдёт?
— Пойдёт. А кого ты любишь?
— Я же сказал: одного хорошего человека. А в общем-то, я многое люблю,— добавил Шахназаров, заклеивая конверт.— Вот этот лес, небо, тебя люблю и всех добрых людей. И радуюсь! Знаешь, чему?
— Не-а.
— Тому, что родился на свет не букашкой, к примеру,
— Жарища! Солнце почти над головой.
— Во! И ты это понимаешь. Значит, ты тоже существо разумное.
— И собаки... языки высунули...
— Опять верно! Жара... Берёзки и ёлки тоже, гляди — словно бы обвяли... А ночью я их, знаешь, какими вижу? Будто стоят витязи в шлемах, пики подняли, точь-в-точь из сказок вышли. А утром встану — опять радуюсь: солнце светит, лес шумит, и такая красота кругом, аж дух захватывает!..
На тропинке, ведущей к казарме, показался дневальный.
— Шах, к замполиту!
— Иду!— сразу сникнув, ответил Шахназаров. Сложил конверт пополам, сунул в нагрудный карман гимнастёрки.— Не повезло мне малость, Юрка... Написал, а передам неизвестно когда. Дела-а... Ну, жми домой, а я огонь погашу и на ковёр.
— Как это — жать?
— Ну, беги, значит...
— А на какой ковёр тебя вызывают?
— Так говорят, когда начальство требует. На ковёр, мол, пошёл.
— Опять ругать будут?— испуганно спросил Юрка.
— Ничего, переживём! Главное, у тебя теперь звёздочка есть... Пойдём, доведу до проходной...
Опустив голову, Шахназаров шагал впереди, Юрка, стараясь ступать пошире, поспешал за ним и пытался представить, как он выглядит со стороны в своём мундире, туго подпоясанном широким офицерским ремнём, на котором с правой стороны, чуть оттягивая его, поблескивала коричневая новенькая кобура.
— А меня в школу будут на папиной машине возить, вот...
— Законно,— думая о чём-то своём, вяло согласился Шахназаров,— пешком далеко.
Теперь они шли по самому центру строевого плаца. Юрке было приятно, что солдаты — и заполнившие курилку, и выглядывающие из окон казармы — обращают на него внимание. Отовсюду доносилось:
— Формочка-то, как влитая!
— Вот это солдат!
— Юра, давай насовсем в казарму, кровать поставим.
— Юра, строе-вым!
Возле проходной, надкусив яблоко, стоял «товарищ Петров» в спустившихся запыленных трусишках, удивлённо и зачарованно глядел на Юрку. Едва Шахназаров и Юрка поравнялись с ним, он преданно, с радостной тревогой заглядывая в Юркины глаза, представился:
— Я — товалищ Петлов.
— Да ну тебя!— отмахнулся Юрка.— Надоел... Всё лезет и лезет...
Мальчик огорошено поморгал глазами и неожиданно заплакал. Юрка поморщился. Шахназаров подхватил мальчика на руки:
— Не надо, Витя, реветь. Юрка тебя никогда больше не обидит. Если же обидит, я перестану с ним дружить.
— А на речку пойдём?
— Обязательно. Только завтра.
— А девчонки?
— И девчонок возьмём, они тоже хорошие ребята.
— А Юрку возьмём?
— Позовём, если не забудем...— Шахназаров опустил мальчика на землю и, не взглянув на Юрку, будто его здесь и не было, зашагал к казарме.