Южный Урал, № 1
Шрифт:
— Иванушко, иди, иди, присаживайся на лыцарскую раду!
Я мигом уселся вместе со сверстниками, которые глазами дали понять: «Помалкивай, Митяшка растабары пускает»…
Подняв вдохновенное плутовское лицо, Митяшка с жаром рассказывал:
— Проснулся я ноне утречком и взглянул в оконце, как на небушке? И что же, братцы, вижу: по станице сапоги вышагивают, а позади дед Котилко бегит и вдогонку бунчит:
— Вертайся! Вертайся! Куда поперли окаянные?
Насилу догнал, до чего прыткие! Тут середь улицы Котилко присел и напялил их на ноги!..
Все с недоверием смотрели
— Не может того быть, чтобы сапоги сами по себе ходили!
Митяшка крутнул головой и положил истовый кержацкий крест.
— Вот лопни мои глаза, коли вру!
— Ну, тогда сапоги-то колдовские были! Дед Котилко непременно колдовством занимается! — серьёзно сказал смугляш.
— Угу! Без этого никак не прожить старющим людям! — авторитетно заявил Митяшка.
— Оттого кругом творится такая чудасия, не приведи бог! Скажу вам, был намеднись такой случай на степу с ним: идёт Котилко и видит во чистом поле гуляет курочка. Это не бывает так, за здорово живёшь. Примечай, ребята, коли такое поблазнит, непременно на том месте клад. Дедко-то смекнул в чём дело и хвать курочку за хвост, а сам кричит: «Дайся мне золотая казна не на корысть, не в напасть, на радость. Аминь. Чур! Чур! Чур!..» Только зачурался, а курочка и рассыпись лобанчиками. Котилко хвать-похвать золото в шапку, а сам думает: — «Вот какая чертовка, а не курочка. Только хрена я дарить кому стану, все у Дубонова пропью!» И только, братцы, сказал это дедко, да глядь в шапку, а там не золотые лобанчики гремят, а черепушки от битого горшка… Ну, будет ноне с вас, на Яик пора! Побегли, родимые!
Все мигом повскакали со своих мест.
— На Яик! На Яик! — закричали ребята, только смугляш подошёл ко мне и положил на плечо руки.
— Митряш! — обратился он к белоголовому казачонку. — Так Иванушко ещё не лыцарь, как же ему с нами идтить?
— Годи, живо обратаем его в лыцари! — властно крикнул Митяшка и подошёл ко мне.
Казачата обступили нас. На сердце у меня стало тоскливо, я с опаской оглянулся по сторонам, куда-бы бежать, но смугляш дружески пояснил мне:
— Ты, казак, не бойся! Люб нам стал, по душе пришёлся, потому в кумпанство своё принимаем. Только свычай на станице таков: хочешь дружбу вести, в лыцарстве нам клянись.
— А ну, становись лицом ко мне, да смотри прямо мне в очи, да отвечай без утайки! — строго сказал Митяшка.
Ребята вытолкали меня на середину круга, поставили перед ватажным. Митяшка важно надулся.
— Отвечай, казак, сколь тебе годов? — спросил он, не сводя с меня серьёзных глаз.
— Двенадцать!
— Наушничал на товариство? Изменщиком не был? — продолжал допытываться казачонок.
— На товариство не наушничал. Изменщиком николи не был и не буду, — не теряясь, ответил я.
— Ничего, добрый казак! — похвалил Митяшка. — Ну, а теперь при всём товаристве клянись!
Тут наступило самое трудное: я не знал, какую клятву давать, их было много, а вот подходящей не находилось. В «лыцарство» в Троицке не принимали и там не было такой игры. Я замялся.
— Повторяй за мной! — выручил меня Митяшка и провозгласил: —
Я честно и чётко повторил слова клятвы и положил на плечи истовое кержацкое крестное знамение.
— Годи, не всё! — остановил меня Митяшка: — Ещё подкрепление казацкому слову!
Он наклонился, сгрёб горсть земли и протянул мне.
— Ешь матку сыру-землю! — приказал он властно.
Я мужественно проглотил чёрный комок.
— Добрый казак! — похвалил Митяшка. — Ну, а теперь на все четыре стороны белого света поклонись!
Я чинно и низко поклонился молодому казацкому кумпанству.
— Ну, брат, ты теперь лыцарь! — обрадованно сказал Митяшка. — Теперь ты нашего поля ягодка, куда мы, туда и ты, водой не разольёшь!
Ребята жались ко мне, каждый старался сказать ласковое слово. Смугляш потрогал меня за плечо и шепнул:
— Ну, брат, радуюсь за тебя. Не со всеми Митяшка так легко поступает!
— Как тебя звать? — спросил я, кладя на плечо новому приятелю руку. На меня смотрели синие честные глаза.
— Казанком кличут! — сказал он.
— На Яик! На Яик! — снова закричали ребята, и мы всей ватагой, поднимая пыль по станичной улице, бросились к реке.
Сердце, как пленённая птица, учащённо билось в моей груди и от быстрого, спирающего дыхание, бега, и от счастья, что «кумпанство» посвятило в «лыцари».
Вот и Яик блеснул; старые вязы полощут в нём свои мягкие зелёные бороды. Митяшка первым на ходу скинул штанишки и рубаху. За ним торопливо раздевались товарищи. С криком голые казачата подбежали к высокому песчаному яру. Митяшка птицей вскинул руки и закричал:
— Купа-вода! Жара взяла!
Он ласточкой нырнул вниз головой и, сверкнув брызгами, исчез в тёмной глубине. За ним один за другим с криком бросались ребята.
— Купа-вода! Жара взяла! — далеко по степи разносились звонкие возгласы.
Я вскинул руки, свёл их лодочкой и ринулся с яра.
Сразу охватила прохлада и зелёная полутьма. Захватив в лёгкие побольше воздуха, я долго плыл под водой. «Пусть думают ребята, что и я не из последних!»
Когда я вынырнул, по реке разносился смех, сверкали брызги. Кто-то с гоготом закричал:
— Гляди, гляди, сейчас сом плеснёт!
По спине пробежал неприятный холодок. «Это что же, а я только-что нырял! Гляди, этак и на сома мог напороться! Ну-ну!»
Я жмурился на солнышко и от души был рад, что избежал страшной опасности. Думы мои были прерваны самым неожиданным образом. За моей спиной вдруг закипела вода, что-то большое и скользкое всплеснуло и ударило меня по голове. Я вскрикнул и бросился на берег.
— Сом, сом плеском потешается! — закричали ребята, но никто из них не выбрался из воды. Они купались, кувыркались, как ни в чём не бывало. Только Казанок, выбежал на песок и присев на корточки рядом со мной, сочувственно вздохнул: