За час до полуночи (пер. Максима Дронова)

Хиггинс Джек

– А теперь возвращайтесь к девушке. Я хочу поговорить с моим внуком наедине.

К стыду своему, я только теперь о ней вспомнил.

– Так значит, Джоанна Траскотт тоже здесь? Как она?

Дед пододвинул себе стул и сел.

– С ней все в порядке, Стейси. Таска – опытный специалист по нейрохирургии, лучший на Сицилии. Он привез с собой портативный рентгеновский аппарат и тщательно обследовал девушку. Ей повезло – кости черепа не затронуты. Конечно, останется шрам, может быть, даже на всю жизнь, но, думаю, хороший парикмахер сумеет это поправить.

– А

не лучше ли было бы перевезти ее в клинику?

Дед покачал головой.

– Нет никакой необходимости. Здесь ей обеспечены наилучшие уход и лечение, и здесь безопаснее для нее.

Я попробовал сесть, ощущая где-то внутри, под сердцем, противную сосущую пустоту.

– Так значит, Хофферу все известно?

Дед ласково подтолкнул меня обратно на подушку.

– Только о том, что его падчерица погибла. Это, разумеется неофициальные сведения, поэтому еще рано говорить об этом открыто. Хоффер говорил со мной по телефону.

– И сказал тебе?..

Дед покачал головой:

– Он попросил, чтобы собрание Общего Совета назначили на сегодняшний вечер. Он будет здесь через полчаса.

– Не понимаю, – сказал я. – Какого еще Общего Совета?

– Ты что же, думаешь, я один представляю всю мафию, Стейси?

Он засмеялся.

– Конечно, я капо – капо на всей Сицилии, но наиболее важные решения принимает Совет. У нас есть законы, которым следует подчиняться. Даже я не могу их нарушить.

Дед передернул плечами:

– Без этих законов мы ничто.

ДОСТОПОЧТЕННОЕ ОБЩЕСТВО. Я потряс головой.

– Ладно, может быть, в голове у меня не совсем прояснилось, но я все же не понимаю, что тут понадобилось Хофферу.

– Сначала расскажи мне, что произошло в горах. А потом уж продолжим.

– Ты что, хочешь убедить меня, что не знаешь?

– Лишь кое-что. Ну же, будь умницей и расскажи мне все по порядку.

Я рассказал ему обо всем, во всех подробностях, в том числе и о подозрениях, зародившихся у меня с самого начала, и он выслушал все это совершенно бесстрастно – даже мое умышленно красочное описание бойни.

Когда я закончил, он с минуту сидел молча.

– Почему ты пошел на это, Стейси, вот чего я никак не могу понять. Ты же знал, что этот Берк что-то крутит, ты не доверял Хофферу, ты понимал, что даже я не был честен с тобой до конца, и все-таки пошел туда.

– Бог его знает, – ответил я; теперь, размышляя обо всем этом, я и правда не мог понять, почему так поступил. – Нечто вроде стремления к смерти, наверное. – Слова были мои, и все-таки, когда я произносил их, все во мне восставало против случившегося.

– Нет, к дьяволу! Это все Берк – всегда Берк. Что-то такое между нами, чего я даже себе не могу объяснить. Нечто, в чем я еще должен удостовериться. Больше я ничего не могу сказать тебе.

– Ты ненавидишь его, правда? Вот в чем все дело.

Я немного помолчал, обдумывая его слова, потом медленно произнес:

– Нет, это больше, чем ненависть. Гораздо больше. Он увлек меня за собой в темный, им самим сотворенный мир, превратил меня в то, чем я не был, лепил из

меня все, что ему требовалось. Там, наверху, в горах, он сказал мне, что болен, чтобы хоть как-то объяснить свои действия. Думаю, он пытался таким образом оправдать свой поступок, но он лжет даже себе самому. Порча проникла в него гораздо раньше, чем его легкие начали гнить. И оправдания тут ни к чему.

– Ага, вот теперь для меня что-то забрезжило, – заметил дед. – Ты ненавидишь его за то, что он оказался не таким, каким представлялся тебе прежде.

Он был прав, разумеется, и все-таки дело было не только в этом.

– Что-то в нем было. В те дни, когда я встретил его впервые, он показался мне единственной реальностью, чем-то надежным в этом безумном, свихнувшемся мире. Я верил ему безоглядно.

– Ну а потом? Что случилось потом?

– Ничего. Это я изменился, он-то остался прежним. Он всегда оставался тем, что и теперь, – вот в чем весь ужас. Того Шона Берка, которого – как мне представлялось – я знал в Лоренцо Маркесе и позже, просто никогда не существовало в действительности.

Воцарилось молчание. Я некоторое время лежал, размышляя, потом внимательно посмотрел на деда.

– Скажи, ты ведь знал, что они затевают?

– Только частично. Об остальном догадывался. Хоффера выслали из Штатов несколько лет назад, когда ему грозила тюрьма за уклонение от уплаты налогов. Он сотрудничал с Cоsa Nоstra[5] в Америке, а приехав сюда, прихватил с собой несколько приятелей из американо-сицилийской мафии. Они привезли на Сицилию кое-что новое, как я уже говорил тебе. Наркотики, проституцию и прочую гадость. Мне это не нравилось, но все-таки это были наши люди.

– С тех пор они тут и укоренились?

– Именно. Совет решил, что они имеют на это право.

– Так значит, вы приняли их к себе?

Дед кивнул.

– Надо сказать, они оказались неплохими организаторами, этого у них не отнимешь. Хоффер, к примеру, взялся вести наши дела по нефтяным разработкам в Геле. В общем-то, он проделал хорошую работу, но я никогда не доверял ему – да и его приятелям тоже.

– Эти-то люди и действовали против тебя?

– Все это далеко не так просто. Иногда сообща, а зачастую поодиночке, они пробовали давить на меня. Они думали, им не составит труда улестить тупоголового сицилийского крестьянина, заставить его плясать под свою дудку. Одурачить его. Когда же им это не удалось, они попытались действовать по-другому, иными методами.

– Включая бомбу, убившую мою мать? Ты же знал, что они готовы уничтожить тебя в любую минуту, и все-таки сотрудничал с ними? – Я покачал головой. – Акулы, раздирающие друг друга на части, учуяв запах крови.

– Ты все еще не понимаешь. – Он вздохнул. – Мафия – это Совет, Стейси, а не один только Вито Барбаччиа. По закону они имели право быть принятыми. А это, другое, – мое личное дело.

– И ты убивал их всех исключительно по закону, это ты мне пытаешься доказать?

– Любой из них мог быть причастен к той бомбе, которая убила твою мать, – а может быть, и все сразу.