За две монетки
Шрифт:
Уже переступая порог, они максимально непринужденно и свободно доспорили до конца — а именно Гильермо сообщил спутнику, что всего сразу успеть нельзя, что по музеям надо ходить утром, а сегодня лучше ограничиться чем-нибудь одним, крупным и обязательным. И коль скоро они — образцово-показательные бестолковые туристы, то и сомнений нет, куда пойти под этим серо-золотым небом Советского Союза: конечно же, на Красную Площадь. Пьяцца Росса. Мавзолей Ленина, храм святого Василия и Вечный огонь. А по дороге где-нибудь перекусить.
Марко, чрезвычайно храбрый и независимый, даже отспорил нечто для себя: спутник его согласился туда, до Площади, ехать на метро, а обратно до какой-нибудь станции в отдалении, например, Кропоткинской, пройти
«Компаньо дон Камилло». Вернее, в его случае — компаньо фра Гильермо. [10]
Марко разбирал смех при взгляде на товарища, солидного шпиона Ватикана, в джинсах и кроссовках, в рубашке с воротником «апаш», открывавшим ключицы. Гильермо тоже не снял креста, Марко впервые разглядел, какой у него крест — странненький, эмалевый, больше похожий на памятку о Первом Причастии. Но крест выглядел не более чем штрихом к портрету интуриста; Гильермо развернул кепку козырьком назад и стал еще моложе и смешнее. Только выражение лица осталось каким-то слишком серьезным, слишком замкнутым. Однако же хватит пялиться на своего спутника, давно пора пялиться вокруг!
10
«Товарищ отец Камилло» — название одного из серии популярнейших фильмов Джованни Гуарески о Доне Камилло, итальянском священнике, и его вечном антагонисте, коммунисте мэре Пеппоне. В этом комедийном фильме дон Камилло инкогнито отправляется в СССР. (Кстати же, во всех фильмах о доне Камилло его играет французский актер Фернандель).
Марко и не подумал снять с кепки стеллиум из десятка октябрятских звездочек, так что в метро ловил на себе веселые взгляды. Радость его была еще и в том, что он различал обрывки разговора, надежно защищенный образом туриста-недотепы от подозрения в том, что он понимает хоть что-нибудь. Так что две женщины, которым они с Гильермо бодро уступили места, могли безо всякой опаски восхвалять друг перед другом их учтивость — «от наших-то и не дождешься, наши разве что старушкам уступают… Французы небось. Французы, они галантные, они это дело с молоком впитывают… Потомки мушкетеров! Валь, да не пялься ты на него так, он же заметит!» Фотоаппарат «Кодак» на шее и спортивный рюкзачок за плечами, молодой любитель спорта как есть, какие-то храбрые ребята — наверное, школьники-старшеклассники — даже крикнули ему из дальнего конца вагона: «Гутен таг, камарад!» Марко приветливо помахал им рукой, сияя звездной улыбкой, они застеснялись и вышли на следующей станции. «Ауфидерзеен! Гитлер капут!» — с улыбкой обернувшись от дверей, крикнул самый храбрый из них, рыжий и веснушчатый; остальные покатились со смеху, очевидно, выложив весь свой коллективный запас иноземных языков. Марко повернулся к спутнику, державшемуся за поручень и поглощенному изучением надписи на раздвижной двери. Изучай, не изучай, надпись все равно кириллицей.
— Дети, — пожимая плечами, сообщил ему Марко, словно великой новостью поделился. Гильермо мрачно кивнул, не удостаивая его поворота головы. Марко неожиданно разозлился. Ну и пусть стоит с постной рожей, если ему так хочется. Он сам намерен веселиться, и плевать, что компаньо фра Гильермо не в духе: почему, в конце концов, ему должно быть дело до настроения компаньо фра Гильермо? Он ни капельки не русский, ему ни капельки тут не нравится — его проблемы. У Марко праздник, и он его отпразднует вопреки всему, весело и независимо, недаром же карман на бедре топорщится от свежеразменянных русских денег. В кои-то веки брат-студент чувствовал себя
Московское метро было красивым. Даже, можно сказать, очень красивым — по сравнению с римским и шире, и выше, и помпезнее. Однако Марко зарекся говорить об этом со своим спутником: еще по дороге в окно разглядел интересную станцию с колоннами как цветы — но промолчал. Потому что стоило еще дома сунуть нос в схему метро, раздумывая, как им ехать до центра, и высказаться — мол, какое же большое оно, вот это да! — как компаньо фра Гильермо наморщил нос:
— Парижское еще гаже. И еще запутанней.
Ну и что тут ответишь?
А главное — зачем?
Поднимаясь по эскалатору, Марко назло товарищу щелкнул фотоаппаратом. Смешные круглые фонари. Панорама станции, как ее, «Проспект Маркса». Ну и пусть кадр точно не получится — с собою две запасные пленки.
Марко честно щелкал кнопкой камеры. Ррраз — красная громада музея Ленина. Рраз — панорама Красной площади, вполоборота — Гильермо в кепке, как раз недовольно отвернувшийся в сторону, но против света получится отличный невнятный силуэт товарища-иностранца. Рраз — мавзолей с почетным караулом; на чугунных черных цепях стайками щебечут малыши, как птички на проводах. Часовые с каменными, ничего не выражающими лицами смотрят перед собой; если достоять до смены караула, увидишь, как они, удаляясь, смешно задирают ноги — тот самый «римский» шаг, ногу почти горизонтально поднимают, а потом резко опускают, — по словам бабушки, сам дуче заимствовал у Гитлера этот шаг в качестве строевой находки, а коммунисты зачем-то переняли для себя. Нужно непременно посмотреть на эту потрясающую клоунаду и заснять для бабушки! Ррраз — кремлевские темные ели, зубчатый край стены. Рраз — алые звезды… мда… а что поделаешь. Рраз — многокупольный храм Богородицы, именуемый также собором блаженного Василия, а блаженный — это не то, что у нас, не беатификация; у православных beato значит — сумасшедший ради Бога, от себя отказавшийся. Ну, примерно как Алексей — Божий человек, или с кем это еще можно сравнить? Может, с ранним Франциском… Когда он брата Руфина посылал нагишом проповедовать ради его смирения, и другие схожие истории.
Гильермо честно кивал, не слыша почти что ни слова. Восхваляемый Марко храм был похож на огромный свадебный торт — Бог весть, что такое. Чем дальше, тем больше его всячески ломало и тошнило от огромного города, от нарочито большевистского его уклада, от постоянных звезд, от красного цвета: слишком близко оказывался некий компаньо Рикардо Пальма, который здесь бы чувствовал себя как дома — с газетой «Унита» под мышкой, почти читавший Грамши, почти знавший лично Тольятти. Эти красные звезды выше крестов, символ торжествующего материализма, точно пришлись бы ему по душе.
— Красиво, правда?
— Не люблю я большие города, — невпопад ответил Гильермо, почему-то вдруг ясно увидевший летний задворок Вивьера с яркими южными тенями, с цветами в кадках, растрескавшимися каменными стенами наполеоновских времен, с голосом одинокой птицы где-то среди дикого винограда над головой — грозди по крыше, по голубым деревянным ставням… — Слишком большой он для меня.
— Рим же тоже большой.
— Рим хотя бы древний. Там камни рассказывают — о тех же первомучениках рассказывают и о первых Папах. А тут кругом советский новодел.
— Так Кремль московский как раз древний! — возмущенно вступился Марко, ныряя носом в постоянно раскрытый путеводитель. — Вот храм Покрова — одна тыща пятьсот шестьдесят один… Лобное место — эта круглая штуковина, кафедра такая, откуда объявляли приказы царей — тыща пятьсот тридцать четыре…
Гильермо, родившийся в двухтысячелетнем городе с тремя тысячами жителей, где первый христианский епископ появился в третьем веке, только дернул плечом, не желая ввязываться в ненужный спор. Он и не думал, что когда-нибудь встретит город, по сравнению с которым ему Рим покажется прекрасным.