За две монетки
Шрифт:
Ему пришлось пару раз сморгнуть, чтобы увидеть правду. Дивана, конечно же, не было. Не было ширмы. Единственное, что он сразу увидел верно — это мутно-желтый свет, еще вдобавок замутненный клубами сигаретного дыма, скверного и удушающего. Но раздвоение было столь сильным, что Гильермо все равно спросил людей, развернувшихся к нему навстречу -
— Где умирающий?
–
— хотя ответ пришел у него из-за спины, голосом человека, который открыл им дверь.
Их было всего пятеро — тот, кто открыл, и еще четверо у стола. Младший из четверых — по крайней мере тот, кто казался младшим, — бодро поднялся: чем-то смутно похожий на Толика паренек в джинсовой куртке и маленьких
— Он говорит, здрасьте, — сообщил он по-английски, вежливо сбивая пепел с сигареты. На столе, крашеном ужасной зеленой краской, эскортом вокруг полупустой бутылки стояло несколько пепельниц — грязные, с побитыми краями, и одна неожиданно красивая — керамическая, в форме листа. Гильермо отвел глаза, цепко задерживавшиеся на лицах. Он не понимал. Еще ничего не мог понять.
— В общем, здрасьте вам, гости. Еще говорит, мы малость вас обманули, потому что очень надо было поговорить. И не было уверенности, что такие почтенные иностранные сэры к нам просто так согласятся… Нет, один иностранный гость, двоих мы даже и не ждали.
Присутствие за спиной было как сгусток тьмы; Гильермо обернулся к тому, чьи слова переводил очкарик; он уже спустился и теперь стоял рядом с Марко. Марко был безумно бледен; вцепившись взглядом в пришедшего, встал как дурак — и именно страх на его лице, страх непонятного понимания, и испугал Гильермо больше слов, больше явной кривизны происходящего.
Это котельная — здесь нет умирающей — нас заманили — от нас хотят — чего хотят?
Ка-же-бе? Русская мафия, которая против христианства?
Надо срочно…
Трубы котельной урчали сквозь синий дым. Воздух — хоть ложкой ешь, если кто любит прогорклую и затхлую пищу. Человек в расстегнутом военном кителе поверх тельняшки скользнул взглядом по лицу Марко, уперся в Гильермо — глаза у него были как серые камешки, мышцы лица странно дергались. Или нет, он улыбался?
Рот шевельнулся для новых русских слов.
— Он спрашивает, вы ли это… тот человек.
— Я? В каком смысле — тот человек? Вы обманом зовете нас к себе поздним вечером, чтобы спросить, кто мы такие? Мы со спутником — итальянские…
Гильермо казалось, что между словами — огромные паузы, но на самом деле все происходило очень быстро. Человек в военной куртке засмеялся, голос переводчика (приблизившийся рывком) передал:
— Он просит не рассказывать, какие вы там туристы. Он все знает. Ты сделал с его женой…
(Что?! Я схожу с ума?)
— Женой?!
— Хватит! — рявкнул, стремительно теряя усмешку, человек в военной куртке, — и Гильермо не понадобилось перевода. — Хорош гнать, я сказал!
— Да, с женой, — терпеливо и безо всякой интонации дублировал юноша студенческого вида; — вы священник, и сделали с его женой то, из-за чего она отказывается с ним жить. Вы ее как-то там освятили, и она отказалась от законного мужа. Поэтому вам предстоит мужской разговор.
Гильермо начинал понимать: не вспышкой, но постепенным разгоранием сырых дров в костре. Как-то освятили. Consecrated. «Он вернулся болен, инвалид, черепно-мозговая травма». «Одно слово написал… вот… но уже все понятно стало». Все ли это, что вы хотели рассказать о своем бывшем сожителе, Татьяна? — и то, как она замялась на половину мгновения — «В порядке исповеди — да. Все».
В порядке исповеди-то все!
Первой реакцией его был даже не страх, хотя наконец-то стало ясно, что вообще происходит, чего здесь бояться. Разгневанного мужа. Вернее, бывшего сожителя и отца бывшего ребенка. Такого ему видеть
Но, как бы то ни было, первая реакция Гильермо удивила даже его самого, насколько он, быстро действующий, быстро думающий — как в бытность свою «сумасшедшим Наполеоном» — имел свободу удивляться. Желание немедленно оградить, обезопасить своего младшего.
— That's between us two, — его острый палец для ясности качнулся от груди Гильермо — к груди собеседника. По-магистерски. У того была распахнута куртка, над вырезом тельняшки стоял крупный кадык. Гильермо неожиданно понял, что он очень молод. Ровесник Марко, может, чуть старше. А его угольные морщины взахлест по лицу — это не морщины. — Translate, please! Tell him that the question, if he wants to discuss it, is between us two. That young friar — палец, как стрелка компаса, развернулся в сторону Марко, — has nothing in common with… [28]
28
Это между нами двоими. Переведите, пожалуйста! Скажите ему, что этот вопрос, если он хочет его обсудить, между нами двоими. А этот молодой брат… не имеет ничего общего… (англ).
Friar (фрайар) — монашествующий, брат (только о членах нищенствующих орденов).
На этот раз переводчика не понадобилось этому человеку — да что там, Леше, Алексею Царькову. Еще бы, ведь учился когда-то в университете, целых три года учился. Почти все позабыл, правда, все выбила из головы африканская война. Гильермо ведь знал о нем очень много; странно сказать, насколько много знал — и все было твердо припечатано сургучом полного неразглашения. Гильермо мог бы назвать его Лелеком. Вот бы он удивился. Мог бы ему рассказать, что на свете мог бы быть маленький мальчик по имени Кто-нибудь Алексеевич Царьков. Мог бы рассказать, что Татьяна до сих пор из-за этого плачет.
— Этот твой фраер, — усмешка в сторону Марко, — никуда один не пойдет, пока мы не закончим. Закончим миром — уйдете оба. Оба уйдете, фраера. Когда закончим миром.
Рюкзачок с бутылочным плеском соскользнул с плеча Марко, и Главный — он, именно он устроил это все и позвал остальных — подхватил его, едва прозвучавший стеклом о камень. Брови Главного, светлые и короткие, скакнули вверх.
— Да вы, я погляжу, с гостинцем?
Выпрыгнувшая из рюкзачка голова Чебурашки, которого раньше никто не хотел покупать в магазине, а теперь узнает и приветствует каждая уличная собака, была как чертик из табакерки; один из сидевших за столом засмеялся. Смех был настолько неуместен, что Марко невольно отвернулся от основного источника опасности и впервые посмотрел на людей у стены, и увидел, что тот, кто смеялся, стряхивая сигарету о край стакана, был одет в серые форменные штаны. Синюю форменную рубашку. Одежду — полицейского?