За флажками
Шрифт:
Массаж лица если и помог, то я этого не почувствовал, оставаясь все в том же состоянии подвешенности. Но тянуть дальше смысла не было — чего доброго, парень с карабином решит, что я занимаюсь саботажем и предпримет радикальные меры. Что это будут за меры, можно было предсказать, не напрягаясь, и доводить дело до них я не собирался. Вздохнул, рассовал руки по карманам и пошел к контейнеровозу.
Спору нет, после бессонной я чувствовал себя хреново. Плохо слушалось тело, — я, во всяком случае, привык, что оно повинуется с куда большей готовностью, —
— Подвинься!
И он подвинулся!!! Просто сделал шаг назад, освобождая мне дорогу, а сам в это время продолжал пялиться на водителя и травить свою похабщину.
Я шагнул вперед, аккуратно перенеся тяжесть тела на левую ногу, а правую смачно засунул глубоко в промежность вооруженного гражданина. Тот оборвал свою повесть на полуслове, обронил карабин и рухнул на землю, схватившись за омлет, образовавшийся у него между ног моими стараниями. Я слегка посочувствовал ему, потому что представлял, что он в данную минуту ощущает. Но он сам виноват — разве я мог упустить возможность отмочить такую хохму? Да никогда в жизни!
Упав рядом с ним, я схватил карабин и, перевернувшись пару раз и оказавшись лицом к жаднику, выстрелил. До — в рамке лобового стекла красовались две физиономии с разинутыми от удивления ртами. После — их там не стало, да и сама лобовуха пошла такой густой сетью трещин, что сквозь нее практически ничего нельзя было различить. Сидельцы, получается, осыпались на пол. Но я, похоже, пробил цистерну, потому что через секунду они вывалились наружу и подобрали ноги в руки. Один из них при этом сообщил всему честному миру:
— Атас! Сейчас рванет!
Они галопом промчались мимо меня, мимо контейнеровоза и скрылись в голубой дали. Я даже не стал в них стрелять. Во-первых, подрастерялся, а во-вторых, скакуны явно не имели в виду затоптать меня.
Поднявшись на ноги, я обнаружил, что и кабина контейнеровоза пуста. Видимо, его водила решил составить компанию своим дружкам. Или просто соревновательный дух его захватил. Для меня причина была не важна. Я остался на поле боя победителем, причем в полном одиночестве — если, конечно, не считать скрючившееся у моих ног тело недавнего карабиноносца. Парень был без сознания. Силу удара я не ограничивал.
Опустив задницу на подножку КамАЗа, я вздохнул и оперся подбородком о ствол карабина. Взрыва я не боялся. Если бы эти придурки дали себе труд немного поразмыслить, им бы тоже не пришлось изображать табун бешеных мустангов.
Раз цистерна не рванула сразу, а движок у машины был выключен, то с какого перепугу она будет взрываться теперь?
Я усмехнулся и сплюнул на дорогу. Угодил как раз на черный лакированный башмак нокаутированного. Не хотел, честно. Просто тело меня плохо слушалось. Мозг — тоже. А предстояло еще решить, что делать с трофеями.
Хотя — что тут решать? Я залез в контейнеровоз и прогнал его чуть вперед — аккурат настолько,
А вообще, неплохой итог смены — двойная выручка, женские трусики и карабин. Всегда бы так.
4
— Слышь, Мишок, забери ружбайку с собой, — сказал Ян, выгружая мое морально израненное тело около дома, в котором оно, согласно прописке, проживало в свободное от работы время.
— Зачем? — удивился я. — Пусть лежит, она жрать не просит.
— Не нужна она мне под задним сиденьем, — тоскливо сказал Ян. — Ты в такое дерьмо опять вляпаться умудрился, что, не ровен час, менты машину обыскивать начнут. Найдут карабин — и что я им скажу? Что я ни ухом, ни рылом, зачем он там лежит?
— А ты ухом? — спросил я. — Или рылом?
— Да пошел ты, — глобально ответил Литовец, — на букву «икс». Вот заберут меня, тогда не ружбайка твоя, а я жрать просить начну. Из-за колючей проволоки.
— Пессимисты — это просвещенные оптимисты, — утешил я его. — Успокойся, Ян, ничего они обыскивать не станут. А если станут, то какого хрена им лезть под заднее сиденье?
— Нострадамус грустно курит, — вздохнул он. — И давно ты у него хлеб отбираешь?
— В смысле? — не понял я.
— В смысле — в предсказатели давно подался? И какой процент попаданий?
— Да пошел ты, — ответил я столь же глобально, как и он — минутами раньше. — Ты чего ко мне пристал?
— Ружбайку забери — отстану.
— Ты, Литовец, мозгой пошевели, — попросил я. — Что скажут люди, когда я посреди бела дня с карабином наперевес попрусь домой? В моем подъезде каждая собака знает, что мне менты даже под страхом кастрации разрешение на оружие не выдадут. Потому как буйный я.
— Что буйный — знаю, — кивнул Ян. — А карабин забери. Вот сейчас поднимись домой, возьми какую-нибудь дерюжку, потом спустись и заверни в нее ствол. Никто ничего не заметит. А начнут спрашивать — скажешь, что балалайку себе купил.
— Сам ты балалайка, — пробурчал я, но за дерюжкой все-таки пошел. Литовца я знал давно — если в его голове завелись какие-то тараканы, то простым распылением «боракса» их не вывести.
Однако со свертком в руках я выглядел полным идиотом. Ян, стоило мне вытащить замаскированный ствол из салона, сплясал джигу на педали газа и умчался куда-то за каменные горизонты, а я остался торчать посреди двора с дерюжкой, свернутой в рулон и начиненной огнестрельным порождением человеческого гения. Причем я был уверен на все сто — на меня сейчас таращатся любопытные глаза из-за каждой шторы. И подозревал, что как минимум половина владельцев этих глаз знает, что именно я замотал в тряпочку. Нечто вроде мании преследования.