За границей цветочного поля
Шрифт:
– Далеко живёшь? – спросил я.
Он посмотрел на меня жалобно, будто я единственный мог спасти его от смерти, и назвал Линовскую улицу. Частный сектор. Как-то в детстве я убегал там от здоровенной псины, которая гнала меня до самого выезда на Павловский проспект. Меня тогда долго Шустрым величали.
– Идём, – предложил я.
Мы прошли мимо гадёнышей, но те так просто не успокоились, за нами последовали. Сначала они шли совсем близко, совершенно молча, потом стали отдаляться. Наконец выбрали удобную дистанцию и продолжили преследование. Мне это казалось забавным и глупым, но пухлый явно считал иначе. Наверно, каждый день заканчивался для него издёвками или побоями.
– Чё они к тебе пристали?
Пухлый напрягся, хотел оглянуться, но пересилил себя. Видать, боялся, что те гады подслушают, как он сливает их, а потом отвесят вдвое больше. Не зря боялся: в покое его вряд ли оставят.
– Они всегда пристают, – тихо ныл пухлый. – Требуют, чтобы я им батончики карамельные приносил. А мне мама их не покупает. Они говорят, я им теперь за две недели должен: по батончику за каждый день.
Я оглянулся – троица остановилась. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, и тот, который в центре, пошёл навстречу. Смелым себя возомнил. Или правым. Только это было неважно, потому что я знать не знал, что теперь делать. Не бить ведь этих недоумков. А разговор вряд ли бы помог. За доброту и нравоучения меня бы на смех подняли. А за дерзость и угрозы пухлого потом за двоих бы отпинали. А гадёныш всё приближался и нисколько не сомневался.
– Здравствуйте, – до хрена вежливо поздоровался он. – А вы откуда Лёньку знаете?
Лёньку! Ну надо же! А почему не «жирдяя»? По-любому решил перестраховаться и спросить любезно.
– Тебя волнует? – огрызнулся я.
– Вдруг вы его похитили. Мы лишь хотим удостовериться, что Лёнька в безопасности.
«Удостовериться»? Вот удивил! Типа, до хрена интеллигентный? Чёртов пакостник.
Я уж было оскалился в притворном дружелюбии, а он выдал:
– Или мы позвоним паладинам.
Пухлый молчал. Я рассмеялся, резко шагнул к гадёнышу, схватил его за воротник рубашки и, притянув ближе, предложил:
– Давай, звони, интеллигент ты хитрожопый. Заодно про вымогательство расскажем. И дружков твоих не забудем. Вместе поедете в исправительную школу, где грёбаных батончиков лет пять не увидите!
Оттолкнув его, я улыбнулся. Он улыбнулся в ответ, оправил воротник и с тем же спокойствием, с каким подошёл, вернулся к своим. Троица пошепталась и наконец свалила.
А мы с пухлым потащились дальше. Он слёзно просил проводить его до дома, типа, сейчас эти гады срежут через двор и подкараулят его у перекрёстка. Или пролезут через пустырь и поймают его в частном секторе. Пришлось сжалиться и проводить, точно зная, что не успею подать документы и отхвачу от папаши. Ему, конечно, насрать было и на меня, и на мою учёбу, просто он не имел ни малейшего желания бодаться с социальной службой. Уж её он, на моё счастье, боялся.
Его всегда больше заботило собственное благополучие и то, что о нём подумают люди. Только поэтому он не бил меня и не трогал, хотя, клянусь свято, иногда ему хотелось вытворить со мной всякое.
– Я тут живу. – Пухлый показал на двухэтажный дом с зелёной крышей.
– Слышь, Лёнь, – окликнул я, когда он уже шёл к калитке, – разберись с этим дерьмом поскорее. Я не буду провожать тебя каждый день.
Он активно закивал, хотел сказать что-то ещё, но тут выскочила девчонка в рваных джинсах, схватила пухлого за шиворот и толкнула себе за спину. Я думал, она меня взглядом прожжёт, но она внезапно растаяла и одарила нежной улыбкой.
– Люций Стокер, – торжественно воскликнула она в точности как ведущий на спортивных играх.
– Ты меня знаешь?
– И
Я честно силился её вспомнить, но не смог и виновато пожал плечами. Она, кажись, расстроилась, подошла ближе и смотрела так тоскливо, будто спустя десятилетие нашла пропавшего сына, которому больше не нужна.
– Твои глаза забыть невозможно. – Она дурно улыбнулась. – Нина Венская.
Вафля?
Нинка Венская, чёрт возьми! Когда я видел её в последний раз, красавицей она не была. Страшненькой и осталась: те же глаза навыкате, мохнатые брови, кривая улыбка. Единственное хорошо – стройной она вышла. И голос изменился, мелодичнее стал.
В детстве мы с пацанами измывались над ней, обзывали по-всякому. Она, конечно, дико обижалась, гоняла нас по двору, а кого ловила – хреначила нещадно. Мы же только больше распалялись и не оставляли её в покое, за косы дёргали и всё такое. Долбаные малолетки. А она, вон, по глазам меня узнала.
– Вафля? – на всякий случай уточнил я, припоминая, при каких обстоятельствах мы расстались.
Кажись, она приезжала на аэродром с матерью, стояла в толпе в красном платье. А может, не она это была. Мы ж накануне попрощались, она мне брошь в виде фиалки подарила. Наплела ещё, что это, типа, талисман. А я нежно хранил чёртову безделицу, но никогда не носил – на хрена мне девчачьи украшения? А куда сунул её по итогу – не знал.
– Смотри-ка, вспомнил. – Она обрадовалась, будто спор выиграла, и на прозвище не обиделась. – А ты чего здесь?
Ой, не хотел я на неё эту грязь вываливать, но она так удачно подвернулась – не папаше же душу изливать. Да и жили мы раньше рядом, играли вместе и всё такое. Вроде девчонка она была неплохая, вряд ли теперь тварью стала. Да Нинка и не той масти – злобными только породистые сучки становятся. А Нинка… Это просто Нинка. Вафля. Такая родная и такая незнакомая, чёрт возьми. Мне аж дурно стало и плакать захотелось.
– Слушай, Нин, а давай пройдёмся?
Она будто того и ждала, даже подпрыгнула и нетерпеливо взвизгнула от радости. Сказала, что предупредит родителей, шутливыми подзатыльниками загнала брата домой и, скинув тапки, скрылась за дверью.
Я прождал её минут двадцать, представил сотню картин, как она отпрашивается у родителей: вот она на коленях, скрестив руки, слёзно тараторит, что пойдёт ненадолго; вот рыдает взахлёб и заверяет, что это важно; вот катается по полу, вцепившись в волосы. Короче, я представлял полную херню, типа, она там воет, локти кусает и всякое такое. Долго уж очень она отпрашивалась. Я уже хотел послать её ко всем чертям, как вдруг дверь распахнулась и появилась она – Нинка. Причесанная, наряженная, накрашенная. И куда вырядилась? Неужто передо мной красоваться собралась? Балда! Да я ведь не забыл тот день, когда она штаны порвала и топала через три двора, прикрывая руками голую жопу. Странно её вообще девушкой считать. Ну какая она девушка, она… Просто Нинка!
Но мама учила быть обходительным.
– Красивое платье, – похвалил я.
– Спасибо.
Нинка смущённо погладила себя по бокам, расправила юбку и улыбнулась. На комплимент напрашивалась, но платье я уже похвалил.
– Идём к стадиону: все там собираются, – позвала она.
И мы пошли.
Город мне казался смутно знакомым будто из сна. Всё изменилось, но вместе с тем осталось прежним. Я мог с точностью сказать, что ходил по этим улицам, что за углом раньше был хлебный, а напротив него – ресторан с морепродуктами. Но проектор в башке давно заржавел, картинки крутились со скрипом и с трудом принимались за правду. И память ложно твердила, что небо было выше и солнце ярче.