За границей цветочного поля

А. Гара Ева

– Ты к нам надолго? – спросила Нинка.

– До двадцати.

– Часов?

– Лет. Сбегу прямо в день рождения, пока папаша не опомнился.

Нинка не стала ничего выспрашивать, а мне расхотелось пузырить перед ней сопли. Приберегу на другой раз, когда случай подходящий выпадет.

Мы болтали о всякой ерунде, вспоминали детство – Нинка зла на меня не держала. Она увлечённо рассказывала, что закончила школу со средним баллом восемьдесят пять, поступила на факультет психологии – будет работать на линии доверия. А я промолчал о том, что завалил выпускные экзамены. Она радостно делилась успехами отца: он пару лет назад начал

свой бизнес по продаже керамической херни, которую ваяла её мать. А я умолчал, что папаша временами обжимает меня, наверно принимая за покойную бывшую жену. Потом она делилась впечатлениями от поездки на Седьмой архипелаг, вскользь упомянула, что всерьёз занимается фотографией; восторженным взглядом подбадривала меня и не задавала вопросов. Вообще ничего не спрашивала, будто боялась спросить не то. И я мысленно благодарил её за такт.

Нинка привела меня на старый стадион, на котором не было ни тренажёров, ни забора, ни части трибун. В одном конце стоял импровизированный трамплин из досок и всякого хлама. Вот недалеко от него под уцелевшим навесом и собралась компания из двадцати примерно человек.

– Они хорошие, – заверила Нинка и бросила меня, отойдя к девчонкам.

Я улыбался и пожимал руки, кивал и представлялся, совершенно не запоминая чужие имена. Чувствовал себя жутко некомфортно, никого не знал и не понимал, зачем Нинка притащила меня в толпу, когда мне хотелось уединения. Видать, она решила: так будет лучше, и ничуть не задумалась, что именно сейчас мне это на хрен не нужно. Хотя затея бы, наверно, сработала – почему нет? – если б Нинка не оставила меня наедине с незнакомцами, среди которых я чувствовал себя маленьким ребёнком, отпустившим мамкину руку.

Чисто механически я разыгрывал дружелюбие и тихо ненавидел себя за дрянной спектакль. Мне дико хотелось уйти, свести разговоры к минимуму, и я нагло врал, что ещё не со всеми познакомился, что подойду позже и всякое такое, точно зная: им совершенно насрать, подойду я в итоге или нет.

Наконец мне удалось остаться в одиночестве, но я не уходил, зачем-то думая, что Нинка не найдёт меня и обеспокоится. Она ведь ни адреса папаши не знала, ни моего телефона, и спросить ей было не у кого. Вот я и стоял рядом со всеми, но с краешку, затравленно глядя, как веселятся другие: они танцевали под дерьмовый рок, занимались всякой хернёй и пили по очереди из одной бутылки.

Несколько парней пытались укротить велик-недомерок, и в очередной заход красноволосый в зелёных кедах на скорости врезался колесом в основание говно-трамплина, перелетел через руль и мордой вспахал асфальт. И будто фанфары, раздался дружный досадно-насмешливый возглас, а следом – дикий ржач. Какой-то недоумок так сильно ухохатывался, что не мог издать ни звука, весь покраснел и пищал фальцетом. А пацан корчился на земле, держась за бок, и выл, срываясь на мат.

Наверно, это было дико больно!

– Дай ему салфетки, – равнодушно скомандовал кто-то.

Я поискал глазами единственного адекватного в этом стаде и вдруг узнал Грика. Вообще-то его звали Ройланд, но в детстве у него в спальне висел плакат молоденькой полуобнажённой Родриги Спитч, которой на тот момент перевалило за пятьдесят. Он доказывал нам, что она красотка, и мы с пацанами, помирая со смеху, прозвали его в честь карикатурного персонажа Грика Спитча.

– Грик? – неуверенно позвал я, вскинув руку.

Он заметил меня, долго всматривался, потом подошёл. Уже вблизи

расплылся в улыбке, схватил меня за плечо, прижал к себе и сдавил, как подушку.

– Лю-у-утек, – протянул он. – Когда ты вернулся?

– Недавно. Мама умерла, пришлось к папаше переехать.

Грик резко помрачнел, ободряюще хлопнул меня по спине и угрюмо покивал. Он не стал ронять долбаные соболезнования, просто потискал моё плечо, как бы давая понять, что он рядом, на том и закончил. Помолчав, предложил:

– Вечером идём со мной в клуб?

– Нет, меня папаша не отпустит. Он у меня… – Я беспомощно покрутил пальцем у виска, но сказал совсем не то: – Беспокоится очень. Давай в пятницу?

– А по пятницам он не беспокоится?

– По пятницам не особо.

Еженедельно с пятницы по воскресенье мой папаша напивался в баре у Эла, приходил далеко за полночь и нёс всякую херню, иногда до того лютую, что дико хотелось ему врезать. Он подолгу раздевался не в силах стянуть с себя носки, бухтел невнятно, стонал и матерился, а потом орал во сне, будто его черти под зад пинали. А я, укоряя себя за скотство, каждый раз думал: скорее бы он сдох где-нибудь в вонючей подворотне по пути из бара.

– Ну лады, давай в пятницу, – согласился Грик. – Записывай номер.

Мы говорили недолго, Грик ушёл к своей девчонке, обнял её со спины. Сам он выглядел как бандит из фильма, статный такой, с хмурой рожей; она же была XL и явно домашней. По отдельности они были ничего – симпатяги, а вместе – карикатура. Не подходили друг другу, и хрен знает почему.

Я глазами отыскал Нинку – она ворковала с подругами, – сел на трибуну и стал наблюдать за идиотскими выходками пьяных пижонов. Одни пытались сальто крутить, другие – с великом совладать. У кого-то получалось, кто-то позорился. Девчонка в сетчатых чулках никак не могла осилить жонглирование: беспорядочно запускала в небо бутылочные крышки и не ловила ни хрена. Кажись, это всерьёз веселило её – она ржала по-дикому, но я испытывал лютый стыд за каждого второго, хоть не знал почти никого из них.

Потом ко мне подсел парень, от которого за три километра разило дерьмовым парфюмом, протянул руку, назвался Владом. Он участливо спросил, чего я торчу тут один, и я нагнал, типа, Нинка попросила подождать и мы вообще-то скоро уйдём. Он понятливо покивал – и мы оба знали, что ему насрать на меня и спросил он, видать, чисто по инерции, потому что другого вопроса не нашлось. Он пару минут нёс какую-то херню, выдавая её за философию, и ушёл. Его место занял другой, представился Ростиком, долго комментировал происходящее перед трибунами, сокрушался, что вино кончилось, хлопнул меня по плечу и тоже ушёл. Через пару новых знакомств ко мне подсел очередной болтун, протянул руку, назвался Ростиком… Я опешил, завис на пару секунд и сообразил наконец, что они издеваются, твари, подсаживаются ко мне по кругу и несут всякую херню.

Видать, рожу у меня перекосило знатно – они заржали радостно. Хлопали, прыгали и визжали так истово, будто в лотерею выиграли.

Я пересел подальше и вскоре услышал крадущиеся шаги и шепоток. Обернулся: три девицы, явно под дурманом, разодетые как малолетние шлюшки, плюхнулись со мной рядом и озарились пьяными улыбками.

– А что у нас тут за котик, мур-мур, – пропела одна.

Была она симпатичной, даже очень. Наверно, Любка Викулова выросла примерно такой: смазливой, кокетливой и немножечко развратной. Обманчиво доступной.