За миллион или больше (сборник)
Шрифт:
— О нем мы позаботимся, не волнуйтесь.
— По крайней мере, мы знаем его мотив.
— Верно,— кивнул комиссар,— из рукописи вашего друга...
Он взял со стола свой портфель и вынул из него две фотокопии.
— Вот эта — вам, как обещал.
Морис с благодарностью принял ее. Фушероль открыл свой экземпляр на загнутой странице и продолжил:
— Тут есть одноместо, о котором мне хотелось с вами поговорить. Во время дискуссии между Морэ и Дюпоном последний приводит возможные мотивы убийства. Слушайте, я прочту:
«Оноре
— Всякий человек имеет хотя бы одного смертельного врага, даже если не знает об этом.
— Я — нет.
— Даже если не знает об этом,— повторил с ударением Дюпон.— Может, я и есть ваш смертельный недруг. Я могу вам завидовать или ревновать вас».
Фушероль сделал паузу и, откашлявшись, заговорил снова:
—- Предположим, существует некая женщина, связанная обоими убийствами; женщина, которая подействовала как детонатор,— вполне вероятно, что Морэ ничего не подозревав...
Комиссар опять процитировал слова Дюпона:
«Однако у кого-нибудь может быть скрытая причина, о которой никто не подозревает».
Морис пожал плечами.
— Не стоит придавать слишком большое значение болтовне сумасшедшего.
— Еще неизвестно, на что он намекал,— сказал комиссар.—Женщина, о которой идет речь, могла не знать, что была причиной двух убийств.
— Но вы же не думали всерьез о Валери Жубелин?—спросил Морис.— Она познакомилась с Морэ всего за три месяца до его убийства. Об этом тоже упоминается в рукописи.
— Да, и она не была замужем ни за Дюпоном, ни за кем-нибудь еще,—подтвердил комиссар с насмешливой улыбкой.— Не беспокойтесь об этой молодой даме, не о ней мы говорим. В то время в жизни Морэ существовала другая пассия.
У Мориса упал камень с сердца.
Лейтенант, не знавший, о ком они говорят, кивнул с важным видом. А Фушероль начал решительно продвигаться к своей цели. Он не верил, что друг Лателя не посвящал его в свои любовные дела.
— Если он действительно был таким скрытным,— бормотал Фушероль,— то положение убийцы заметно облегчается.
— Я бы охотно помог вам, если бы хоть что-то слышал,— твердил Морис.
— Тогда ответьте мне честно.
— Я иначе и не могу.
— Поскольку у нас нет имен,—вздыхая, проговорил комиссар,— мы вынуждены опираться на косвенные улики. Мы обнаружили одно письмо у Морэ. Оно завалилось за выдвижной ящик стола.— Он развернул розовые листы.— Послание датировано седьмым июля — за пять дней до убийства Шнеберга. Взгляните, вам не знаком почерк?
Это было письмо женщины. Две страницы содержали восторженные любовные уверения. Их откровенность не оставляла никаких сомнений в отношении характера связи корреспондентки с Морэ. Она называла себя «твоя Изольда», а возлюбленного —«мой Тристан».
— Ну? — спросил Фушероль.
— Не имею никакого понятия.
Фушероль не смог удержаться от досадливого жеста.
— Сожалею, что затруднил вас просьбой приехать сюда,— сказал он.
Морис усмотрел в этом приглашение
— Если я вам больше не нужен...
Морис пожал толстую руку комиссара, затем удостоился по-военному крепкого рукопожатия лейтенанта и покинул участок. Он буквально подбежал к машине, включил фары и поехал. А когда дома Бьевра остались позади, ему неожиданно сделалось так плохо, что он притормозил у тротуара. Опустив голову на рулевое колесо, Морис закрыл глаза. Сердце стучало тяжелыми ударами, но душевная боль была куда тяжелее.
Он и сам не понимал, как удалось ему солгать и скрыть .свое волнение, как он справился с собой и остался внешне спокойным, чувствуя, что весь мир рушится и разваливается на куски. Почему рука его не задрожала, когда он читал письмо и каждое слово принимал точно удар кинжалом в сердце? Угловатый, ещё детский почерк с сильным нажимом...
«Изабель! Моя малышка, как ты могла это сделать?!.»
Глаза защипало. Нет, он не должен плакать. Морис выпрямился. Даниель, с таким радушием принимаемый в его доме, Даниель, которому он верил, как самому себе, этот Даниель воспользовался наивностью глупой молоденькой девушки.
Да, наивностью глупой молоденькой девушки!
Теперь гнев вытеснил печаль из его растревоженного сердца.
— Ну, подлец! Ну, подлая свинья!
Морис включил мотор и помчался. Он несся, как безумный. Ему словно доставляло удовольствие на каждом повороте рисковать жизнью. В Мендон-ла-Форэ пошел дождь, и дорога стала скользкой. Но Морис, пригнувшись к рулю, не обращал на это внимания. Все быстрее и быстрее летел он домой, будто опьяненный скоростью.
– Но уличное движение становилось все интенсивнее. После Севрского моста, уже в черте города, ему пришлось волей-неволей сбросить газ. Поскольку гнев не находил больше отдушины, возбуждение вновь охватило его. Бешенство бурлило в нем, словно в кипящей кастрюле. Морис проскочил на красный свет и даже не обратил внимания на полицейского, засвистевшего ему вслед. Но вот, наконец, — улица Кошуа.
Он бегом припустился через сад и, перепрыгивая через ступеньки, влетел по лестнице.
— Изабель!
Она сидела в комнате и перелистывала иллюстрированный журнал. Жана-Люка не было.
— Скажи мне, что это неправда!
— Что, папа?
Она посмотрела на него невинным голубым взором. Он помедлил, но затем перед его глазами опять возникло письмо.
— Ты и Даниель... «Мой Тристан», «твоя Изольда»...
Испуг на ее лице доказал, что он не ошибся.
— Ты была его любовницей!
Изабель встала и, хотя вся залилась краской, глаз не опустила.
— В результате я с ним порвала.
— Как же ты дошла до такого? В твоем возрасте! Тебе не было стыдно?
— Мне девятнадцать лет,— возразила она агрессивным тоном.
— Тогда тебе не исполнилось и восемнадцати. Он годился тебе в отцы.— Чудовищность их связи потрясла Мориса,—Зачем ты это сделала? Зачем?
— Все уже кончилось,— повторила она, отворачиваясь.-— Давным-давно.
— Как только он познакомился а Валери?