За Отчизну
Шрифт:
– Ого! Да ты, негодяй, слуг святейшего престола разбойниками ругаешь? Да за это одно ты уже достоин костра!
– снова вмешался отец Гильденбрант.
– Кто поднимает руку на слуг святой церкви, тот враг ее, а кто враг святой церкви, тому костер!
– Да это же не церковь, а разбойники!
– Замолчи, грязная чешская свинья!
– визгливо крикнул комиссар.
В этот момент к аббату подошел старый полный монах и поклонился в пояс, ожидая благословения. Тот величественно перекрестил брата эконома и сунул ему для поцелуя свою большую белую руку.
–
Эконом окинул взглядом высокую фигуру Тима:
– Как не знакомо! Это же тот самый смутьян, что не признавал права обители на реку и призывал мужиков ловить в ней рыбу без разрешения аббатства. Он еще тогда называл всех святых братьев аббатства лодырями и клопами, а вас, преподобный отец, главным заправилой этого кабака. Да простит мне господин аббат, что я повторил его дерзости.
– Нет, я так не говорил!
– запротестовал Тим.
– Я только сказал, что для нас, чехов, что немецкий монастырь, что немецкие паны - все одно. От обоих мужику-чеху не стало жизни. А о вас, преподобный отец, я ничего не говорил...
Лицо аббата было вовсе не злое, скорее даже добродушное, и Тиму не хотелось верить, что этот благообразный аббат способен причинить ему какое-либо зло.
– Пан аббат, защитите бедняка от разбойников!
– взмолился Тим.
– Видишь, сын мой, ты нас бранил, оскорблял, а теперь просишь о милости, - наставительно, но мягко пожурил его аббат.
– Хорошо, мы подумаем, что можно будет для тебя сделать, но слишком тяжела твоя вина перед святой церковью. Как сказал почтенный брат Гильденбрант, ты воистину заслуживаешь наказания. Больше пока я ничего не могу тебе сказать, заблудшая душа... Отвести его! Завтра же начнем следствие.
Губерт отвел задержанного. Тим шел и никак не мог осознать, что же, собственно, с ним произошло. Вчера все было так хорошо, тихо, спокойно, а сегодня он и жена избиты, дом разграблен, его самого ждет страшная участь. Нет, аббат хоть и немец, но добрый поп, он смилуется и не отдаст его монаху с лицом висельника.
Отец Бернгард был доволен. На его полном лице сияла улыбка.
– Скажи-ка, брат Фабиан, - обратился он к эконому, - что есть у этого мужика?
– Клочок земли, корова, полдюжины овец.
– Ты посоветуй ему отписать все свое имущество и землю святой обители как жертву для искупления грехов. Пусть брат нотариус заготовит дарственную и в присутствии старосты ее совершит. Иди с миром и не забудь.
Эконом удалился, и аббат с комиссаром остались одни.
– Звонят к вечерне, - сказал аббат, - идемте, почтенный брат! Обратите внимание на эту розу: это же чудо небесной гармонии!
Он остановился у палевой розы и, погрузив в лепестки лицо, с наслаждением вдыхал ее аромат.
– Так что же мне делать с этим мужиком-чехом?
– спросил инквизитор.
Аббат отвел лицо от цветка и с умилением глядел на него. Розы были страстью почтенного аббата.
– Какая дивная красота!.. С чехом? Да что хотите... хоть сожгите его...
2.
Невысокий коренастый человек старательно выпалывал грядку с овощами. Июньское солнце припекало не на шутку. Человек обливался потом, то и дело вытирал мокрый лоб грязной ладонью, но, несмотря на жару, усталость и свой уже далеко не молодой возраст, упорно продолжал выдергивать сорняки.
Наконец грядка была как будто вся очищена. Бакалавр [3] Ондржей с удовлетворением взглянул на свою работу.
В это время из двери низкого длинного дома школы вышла пожилая женщина и, остановившись на пороге, громко позвала:
– Онеш, Онеш!
Бакалавр не слышал или делал вид, что не слышит.
– Ондржей! Ондржей!
– кричала женщина, вытирая передником свои полные красные руки.
Видя, что муж не отзывается, она подошла к калитке огорода и с сердцем закричала:
3
Бакалавр - первая ученая степень в средневековом университете.
– Онеш, да ты что, оглох, что ли!
Ондржей, не поворачивая головы и стоя на коленях, хладнокровно ответил:
– Пока нет, но, если будешь и дальше так кричать, оглохну непременно... Да что с тобой, Марта, стряслось? Расскажи.
Лицо жены было взволнованно, и в голосе дрожали слезы.
– Иди скорей, Ондржей, там пришел к тебе Штепан, сын Тима. У него ужасная беда.
– Да ты толком, жена, говори, что случилось со Штепаном?
Марта спрятала лицо в передник и, плача, проговорила:
– Он теперь... сирота...
Ондржей уже поспешно шел к дому. На ходу он поднял брошенный на землю коричневый камзол и, наспех надевал его.
– Я все же ничего не понимаю, расскажи все по порядку.
– Штепан тебе все сам расскажет. Он в классной.
Бакалавр, забыв вымыть руки и привести себя в порядок после работы на огороде, поспешил в классную комнату.
Вся обстановка этой комнаты состояла из кресла, небольшого стола и пары скамеек у стен. Во время урока ученики сидели, по обычаю того времени, на полу, у ног учителя, восседавшего в кресле с длинной тростью в одной руке и с книгой в другой. У окна стоял подросток лет шестнадцати, одетый в бедное полукрестьянское-полугородское платье, бледный и печальный.
Штепан был не только любимцем старого учителя бакалавра Ондржея, но и по справедливости считался самым блестящим учеником в школе.
Отец Штепана, крестьянин Тим Скала, пошел на все жертвы, но отдал сына в далекую Прахатицкую школу, которая была известна тем, что наряду с латынью и всей схоластической премудростью здесь учили и чешскому языку. Бакалавр Ондржей старался внушить своим ученикам любовь к родине, знакомил их с прошлым своего народа и со всем, что он сам знал о Чехии.
Штепан, только что окончивший школу, жил на квартире у суконщика, которому за угол и стол помогал вести его счета.