За Отчизну

Царевич Сергей

Ян Жижка не успел ответить проповеднику, как к ним галопом подскакал Ян Гвезда.

– Брат Ян, староместские коншели уже заключили с королевой и Ченком перемирие: королева обязуется допустить в Чехии причащение из чаши, а коншели обещают прекратить разгром монастырей и церквей. Но самое позорное-Вышеград возвращен Ченку.

Ян Жижка потупился. Но затем снова поднял голову и ободряюще сказал на прощание:

– Что ж, война только начинается! Ты, Енек, и брат Желивский еще будете встречать нас в этих самых воротах. Пражане скоро узнают Сигизмунда!

Глава IV

1.

ТАБОР ЗАЛОЖЕН

Отошли рождественские и крещенские морозы, и во второй половине января наступила оттепель. Улицы Пльзеня раскисли. Штепан сменил овчинный кафтан на студенческий плащ.

До городских ворот было далеко, и Штепан имел время хорошенько обдумать предстоящий план действий. Шлепая тяжелыми сапогами по лужам, он ругал себя за недогадливость и нерасторопность.

Вернувшись еще в декабре прошлого, 1419 года, после разгрома замка Некмиржа, Ян Жижка однажды вызвал к себе Штепана. Воевода был хмур и задумчив, Штепан объяснил это полученным на днях Яном Жижкой известием о том, что пан Богуслав из Швамберка, незадолго перед тем побитый Жижкой, ударил внезапно по Зеленой Горе и выбил оттуда Микулаша из Гуси.

Но первые же слова Яна Жижки опровергли это предположение:

– Штепан, мы хотя и выгнали из города монахов да попов, но думается мне, что немало еще католиков осталось. Нас не так уж много, и маленький враг за спиной опаснее, чем большой перед тобой. Назначаю тебя, брат, следить за городом. Не может быть, чтобы Ченек не имел здесь своих людей. Нужно как можно скорее выяснить, кто сносится с Ченком.

На этом разговор и закончился. С тех пор почти месяц Штепан не знал покоя ни днем, ни ночью. Вокруг городской стены круглые сутки ездили конные дозоры. Была осмотрена стена, и у выходов и проломов были поставлены верные люди, наблюдавшие за всеми входящими и выходящими из Пльзеня. Но долгое время Штепан не мог похвастаться хотя бы незначительным успехом.

И только недавно старый привратник Богунек доложил ему, что каждое воскресенье перед пражскими воротами садится какой-то торговец хлебом и торгует до захода солнца.

– Ну и что ж, пусть себе торгует!

Старик хитро прищурил левый глаз и продолжал:

– Продавать хлебцы проезжим людям - дело, конечно, обыкновенное, но тут, брат Штепан, есть одна маленькая закорючка: каждый раз за полчаса до захода солнца подъезжает какой-то верховой на пегом коне, берет хлебец и уезжает.

Штепан в досаде только пожал плечами:

– Что ж тут особенного? Всякому хлеб нужен - и тебе и мне.

Старик продолжал тихонько посмеиваться:

– В прошлое же воскресенье у него еще в обед селяне все хлебцы порасхватали, а он все сидел, как квочка, с пустой корзиной, пока уже к самому вечеру не подъехал тот на пегом коне. Тогда он достал из-за пазухи спрятанный хлебец, продал ему и сразу же вернулся в город.

– Вот оно что!
– наконец уловил Штепан мысль привратника.

В ближайшее воскресенье Штепан взял с собой двух расторопных ребят из новоместских ремесленников и отправился к воротам. Снаружи, опершись о каменную стену, стоял невысокий толстый человек в одежде бедного горожанина. Штепан искоса оглядел хлебника. Вся его поза с высоко поднятой головой и полузакрытыми глазами и особенно сложенные на круглом животе

руки с короткими, толстыми пальцами удивительно напоминали кого-то.

"Господи, ну кого же он мне напоминает?" И вдруг неожиданно в его голове возник знакомый образ. Монах... ну конечно, монах! Не хватает только рясы и веревки на отвислом животе. Нос красный, глаза распухшие, веки в дряблых морщинах - значит, пьяница.

Штепан вернулся к своим спутникам, долго с ними шептался, затем один из них бегом бросился назад в город. Через час два почтенного вида горожанина, блаженно ухмыляясь, уселись у городской стены напротив хлебника. Один из них вытащил небольшую фляжку и озабоченно спросил спутника:

– А закусить нечего?

– Купим хлебец - вот и закуска.

Торговец с любопытством наблюдал за ними, лицо его оживилось. Купив небольшой хлебец, горожане стали поочередно прикладываться к горлышку, с шумом крякали, нюхали хлебную корочку и затем заедали мякишем. Один из собутыльников подмигнул торговцу:

– Желаешь, дружище? Сейчас с этим туго: как еретики заняли город, честному христианину негде выпить чарку-другую.

Торговец не удержался от соблазна: сделав длиннейший глоток из фляжки, он расплылся в улыбке и потянулся к ней еще раз. Но тут его ожидало разочарование: фляга была пуста.

– Всё?
– огорчился старший из горожан.
– Я только разохотился, а ты, дружок, все и вылакал!

– Пустое, Блажек! Тут есть одно местечко, там за три пенязя можно славно выпить сливовицы.

– Пойдем и ты, дружок, с нами уж заодно. Случай в наше время редкий.

Толстяк колебался, но, видно, страсть к пьянству преодолела. Спустя какой-нибудь час все трое сидели в маленькой конуре, а на столе перед ними стояли два кувшина: из одного горожане потчевали торговца, а из другого не менее усердно наливали себе, опрокидывали разом, кряхтели и поспешно закусывали капустой. Лицо торговца цветом уже напоминало бурак, глаза подернулись влагой, а толстые, отвислые губы пытались что-то выговорить.

– Как тебя звать-то, приятель?
– заикаясь, спросил молодой горожанин.

– В миру Францем звали...

– Как это - в миру?
– полюбопытствовал Блажек.
– Ты что же, может, из этих гонимых ныне еретиками?
– понизив голос, спросил он.

Торговец сокрушенно закивал головой и плачущим голосом захныкал:

– Друзья мои, друзья мои, вы, я вижу, тоже из страха скрываете лицо свое от проклятых богом еретиков! Откроюсь вам: был я братом достохвального и святого ордена доминиканцев, много труда положил на борьбу с ересью, но вот, как видите, приходится забыть, что был я брат Горгоний, и называть себя мирским именем - Франц.

Гавлик и его друг только покачали головой.

– ...Я не могу вам раскрыть... но они все равно погибнут!
– закончил брат Горгоний, с величайшим трудом выговаривая слова, и его голова бессильно упала на грудь.

– Налей ему еще разок!
– шепнул Блажек приятелю.

Тот проворно налил монаху до краев кружку.

– Теперь за святого Яна Крестителя!
– громко сказал Блажек, придвигая кружку покачивавшемуся на скамье монаху.

Тот механически взял кружку, долго, бессмысленно глядел на нее; лицо его стало бледным, рот был раскрыт. На секунду сознание, видимо, вернулось в его опьяненную голову.