За полвека до Бородина
Шрифт:
Когда мы возвращались в Теребени я спросил отца Елевферия, бывал ли он в подвале церкви? И он ответил, что не довелось, потому что каменный пол храма был закрыт дощатым помостом, а сверху еще и обит для тепла линолеумом. Однако ж отец Елевферий обещал, что при первой же возможности в подвал проникнет.
Мне показалось, что предстоящее приключение нравилось ему.
Я уехал почти ни с чем.
А через два месяца получил из Теребень письмо. В нем сообщалось, что в подвале церкви обнаружен склеп, но никаких надписей нет, и потому, кто в
Сегодня нам известно лишь имя и отчество матери Михаила Илларионовича — Анна Илларионовна, — это открыл в 1957 году ленинградский историк Ю. Н. Яблочкин, отыскав такие сведения в церковных, так называемых исповедальных книгах. Однако девичьей фамилии Анны Илларионовны мы так и не знаем, ибо в родословных книгах ни среди Беклемишевых, ни среди Беклешовых, Бедринских, Костюриных в конце XVII — начале XVIII века не значится ни одного Лариона или Иллариона, какой мог бы быть отцом Анны Илларионовны, родившейся, по предположению Ю. Н. Яблочкова, в 1728 году.
…Много, очень много белых пятен все еще остается в истории нашей родины. Это пятнышко лишь одно из них — маленькое, но очень досадное.
Может быть прочитав эту «Беседу», кто–нибудь из вас, мои читатели, возьмется за то, чтобы стереть пятно и на его месте написать: «Матерью великого русского полководца М. И. Кутузова, как нами достоверно установлено, была…»
6
Обедали в доме Лариона Матвеевича в полдень — оттого что вставали рано. Иван Логинович обычай этот знал и потому подъехал к брату точно в назначенное время.
Моряк гордился своей пунктуальностью и не смущался иной раз подчеркнуть это качество, с годами ставшее неотъемлемой чертой характера. Однако на сей раз Иван Логинович превзошел и самого себя: он въехал в ворота в тот самый миг, когда грохнула полуденная пушка Петропавловки.
Хозяин загодя вышел на крыльцо, собираясь встретить гостя у входа в дом. Рядом с ним стоял и Миша.
Как только коляска Ивана Логиновича показалась в воротах и одновременно грянул пушечный выстрел, и отец и сын дружно рассмеялись; гость был явно смущен и растерян таким оборотом событий и сам смеялся вместе с ними.
— Здравия желаю, ваше императорское высочество! — шутливо вытянувшись в струнку и пытаясь изобразить на лице величайшее почтение, говорил Ларион Матвеевич. — Артиллеристы вас встречают пушечной пальбой, а вот мы, пионеры, оплошали — ни почетного караула, ни барабанного боя «Честь», ни выноса знамени.
Иван Логинович шутливо хмурил густые брови.
— Пусть будет для нас примером Луций Квинкций Цинциннатус, муж скромный и доблестный, — патриций и сенатор, ходивший за плугом, — а не цесари, купающиеся в славе и утопающие в лести.
Обнявшись и расцеловавшись, братья и Миша прошли в дом. В столовой зале, когда они вошли туда, ждал их только один человек — Аким Прохорович.
Он стоял у накрытого стола в новом сюртуке, в парике, в белых нитяных перчатках.
Стол был накрыт не так, как обычно: постлана была парадная красная скатерть, выставлен праздничный фаянсовый сервиз и в центре стола благоухал осыпанный ранней зеленью молочный поросенок, покрытый золотистой, хрусткой корочкой.
Первым подошел к столу Ларион Матвеевич. Следом за хозяином неспешно и чинно проследовали к своим местам гость, домочадцы и обитатели дома.
Аким торжественно отодвинул стул хозяина, стоявший во главе стола, и Ларион Матвеевич строго оглядел всех собравшихся. По правую руку от него находился гость его — Иван Логинович, по левую — старший сын Миша. Стоял отец семейства, стояли и все его домочадцы.
Ныне может показаться: экая безделица — кто где за столом сидит? Да только не столь уж неважной вещью оказывалось все это на поверку: старший сын, выделенный из числа прочих детей, с самого начала не просто воспринимался ими как старший, как замена отца и его продолжатель, но и как их будущая опора и глава семьи, если любезного их родителя не станет в живых.
Рядом с Мишей стоял Семен — пятилетний брат его, сонный еще, черноглазый, щекастый, кудрявый мальчик, сильно похожий на старшего брата. Третьей от Лариона Матвеевича стояла семилетняя Аннушка. По возрасту она была ближе всех к Мише. По левую руку от Лариона Матвеевича, рядом с Мишей, стояла мать хозяина дома — шестидесятилетняя Прасковья Семеновна, доводившаяся бабушкой всему выводку внучат и теткой двадцатичетырехлетнему Ивану Логиновичу. Рядом с нею под правою ее рукой сидела самая младшая ее внучка — Дарьюшка.
Бабушка была родом со Псковщины и внучат своих звала «выводнями» или же «вылупышами», как называли в родных ее местах неоперившихся еще птенчиков, живущих в родительском гнезде. Дарьюшке только–только сровнялось три года, и бабушка держала девочку подле себя, чтоб в случае какой ее оплошки помочь управиться с ложкой или салфеткой.
Сестренки, как и братья, тоже походили друг на друга. Только Михаил и Семен схожи были здоровьем и красотой, а девочки, насупротив тому, были блеклы, белявы, худы и невзрачны. «Эка незадача, — говаривала бабушка, — надо бы наоборот, да не пожелал того господь — уродились мальчишки в красавицу мать, а девочки как есть вылитый Лариоша».
И хоть был ей Лариоша родным сыном, но не могла она не признать очевидного: невестка ее была истинной красавицей — белолицей, кареглазой, статной, а сынок лицом не вышел, хотя всем прочим взял — и умом, и нравом, и мужественной статью.
И, глядя на внуков, всякий раз вспоминала она невестку, что померла три года назад. И, вспоминая это, Прасковья Семеновна глядела на младшенькую Дашеньку со сложным чувством горькой к ней любви и столь же горькой досады, смешанной с печалью: и виновной была она в смерти собственной матери и, конечно же, не виновна.