За полвека
Шрифт:
Которые орлиными когтями обхватили шары.
Мы жили вдвоём, в доме, где дюжину разместить можно,
И полутёмные комнаты умножали наши шаги,
В громадном полированном столе отражались странные жесты,
Совсем не похожие на наши — не отражения, а жесты тех, других.
В этой полированной поверхности нашла себе место
Пантомима тяжёлых статуй, так не похожих на нас, будто их
Заперли под прозрачной плоскостью без дверей, без окон,
Вот
Отстраняется от железа бесчувственного, почти жестокого,
И он отворачивается тут же от неё, неподвижной, словно стена.
Так они и двигаются, и горюют, как в древней трагедии…
Выбелены луной, непримиримые, он и она.
Их не отпустят, не выпустят… Всякая наша нежность,
Пролетев кометой через их чистилище, не оставив там ни следа,
Ни разбегающихся кругов — была бесформенной темнотой съедена,
И выключив свет, мы в пустоте их оставляли тогда.
А они из темноты, завистливые и бессонные,
Преследовали нас, отнимали обрывки сна…
Мы порой обнимались, как всякие влюблённые,
Но эти двое не обнимались никогда. И он и она
В жестоком тупике, чем-то настолько отягощённые,
Что мы себе казались пушинками, призраками: это они, а не мы
Были из плоти и крови. Над развалинами
Их любви мы казались небесными. Они, наверное, только мечтали
О нашем небе, едва различимом из их тьмы.
356.
МЫС ШЕРЛИ
От кирпичной тюрьмы и до водокачки
Прибой пересыпает гравий гремящий.
Груды снега теснятся, как тучи.
В этом году вода, перепрыгивая волнолом,
Всяческий мусор тащит
На кладбище щепок за прибрежным льдом.
Наваливается море неряшливое
На песчаный двор, на старый бабушкин дом.
Во дворе на песке грязная груда льда.
Умерла та, чьё бельё хлопало тут на ветру,
Как листы железа.
Та, что заботу о доме не выпускала из рук,
Против своеволия моря воевала всегда.
Как-то на клумбу герани пляшущий шквал
Пробитую гарпуном акулу закинул вдруг,
И корабельный шпангоут через окно в подвал…
Весь этот сговор стихий упрямых
Она сметала в кучу грозной метлой.
Но вот уже двадцать лет,
Как никто не защищает этот дом седой.
Она кормила его из рук, спасала
От прибоев и прочих бед —
До сих пор не вымыло солёной водой
Лиловые голыши, вмурованные её рукой
В стены, в которых море выгрызло ямы.
Никто не зимует теперь
Забиты окна,
На которые она хлеба
И яблочные пироги студить ставила…
Но что за дух тут выжил, чья теплится тут судьба,
Кому до этого дома дело, чьё это горе?
На этом упрямом пятачке гравия —
Только обломки, выблеванные морем,
По двору перекатываются под ветром мокрым.
На серых волнах чайки качаются сонно.
Труд, полный любви, — и весь пропал он.
От мыса Шерли, крошку за крошкою,
Отгрызает море мало-помалу.
Она умерла благословлённая,
А я, как прохожая, -
Мимо обломков, залапанных шквалами
Моря злобного и криворожего…
И тонет за Бостоном кровавое солнце.
Из этих иссохших камней, которые ты наполнила
Неизречённой твоей благодатью
Щедро, как молоком —
Я всё равно сумею достать её,
Напоят меня камни…
И ещё о том
Должна тебе сказать я, что эти камни
Для голубки белопенной — никакой не дом…
К решёткам и к башне рвутся чёрные волны.
357.
ЗИМНИЙ СЕЙНЕР
В этой гавани больших пирсов почти что нет.
Море пульсирует под тонкой кожей — это разлита нефть.
Качаются красные и оранжевые баркасы,
Ниже ватерлинии ободранные до волдырей,
Прикованные к причалам, старомодные, в ярких красках.
Чайка едва удерживается на хлипкой рее,
Не качаясь, хотя порывы ветра все злее и злее,
Она неподвижна, словно одеревенелая,
В сером официальном пиджачке,
И гавань качается на якоре в жёлтом её зрачке.
Посудина подплывает, как дневная луна белая,
Скользит над рыбами, словно конькобежец, пируэты делая,
Унылая, двухмачтовая, будто со старой гравюры.
Три бочки мелких крабов с неё выгружают,
Настил пирса скрипит, его едва удерживают сваи.
Раскачивается шаткое здание портовой комендатуры,
Коптильни, лебёдки, складские сараи, серые и хмурые,
Какие-то мостики вдалеке…
И не замечая стужи,
Сплетничает на невнятом жаргоне вода,
Запахи дёгтя и дохлой трески притаскивая сюда.
Для бездомных и влюблённых этот месяц —
что может быть хуже?
Море за волноломом ледяные осколки кружит,
Даже наши тени от холода синие — такой мороз!
Мы хотели увидеть, как солнце