За полвека
Шрифт:
Только алчное "туда, туда, туда"…
Вспышки освещают лицо в пятнах красных и чёрных…
Я похороню раненых,
Сосчитаю и похороню мёртвых,
Пусть их души
Корчатся в росах очищенья.
И фимиам испарится из моего следа.
Качаются вагоны.
Да это ведь колыбели! Это —
Я вылупляюсь из коконов прошлого,
Из этих лиц, тоски, досок, бинта —
И вот из чёрного вагона, переехавшего Лету,
Выхожу к тебе, как младенец чиста.
6
363.
ОВЦЫ В ТУМАНЕ
Шагают холмы в белизну.
Люди ли, звёзды ли,
Разочарованно глядят на меня.
Белый вздох остался от поезда.
Ах, ржавый цвет медлительного коня!
Стук копыт, грустящие колокола.
И всё утро
темнее становится утро,
И гуще мгла…
Позабытый цветок одинок.
Во мне, в глубине тишина.
И сердце сжимается:
Даль полей — и конца ей не вижу,
Прямо в небо грозит увести она,
В эту беззвёздную и сиротливую
Тёмную жижу.
2 декабря 1962 г., 28 января 1963 г.
364.
СЛОВА
Удары
Топоров, и деревья звенят всё сильней.
Эхо за эхом —
Разбегается в стороны топот коней.
Сок сосен — как слёзы,
Он хлещет уже водопадом,
Чтобы озеро скрыло скалы
И снова зеркалом стало.
А рядом —
Белый череп когдатошней жизни.
Зелёными сорняками
Его заплетает трава…
Через годы и годы
На дороге встречаю всё те же слова.
Но они постарели…
Вроде так же копыта стучат,
И разносится топот, совсем как тогда…
А на самом деле
Эту жизнь направляют
Неподвижные звёзды со дна пруда.
1 февраля 1963
ДЕРЕК УОЛКОТ
ЩЕДРОСТЬ
(Из книги стихов, вывешенной целиком на сайте В.Б.)
365.
Названье этого городка никак не вспомнить…; яркий, шумный,
он дрожал от ярмарки, флагов, лета — людей было столько,
что яблоку негде упасть — очень французский, нарочито остроумный,
казалось,
воздух в пятнах, в бликах солнца, как на картинах Монэ,
широченные пляжи; ах, да — это где-то возле Динара,
город с названьем, в котором ещё дефис — в Нормандии, кажется мне,
или в Бретани? Отлив обнажал огромность
песка, откатывался тяжко и яро
Я жил в открытке. Дул холодный ветер, но
я сделал хорошую акварельку,
вот она у меня на стене. И хоть было это давно,
время пробегает, ничего не меняя, по её поверхности мелкой,
отмели приливом не покрылись, и крошечные
фигурки вдали — человек прогуливает собаку. И так спокойны
краски, их время не тронуло. Но оно отчуждает.
Столько смертей — настоящая бойня!
Эта безумная коса слепо косит друзей, и цветы, и лето,
могильный городок у моря занимает всё больше места,
и единственное оставшееся искусство — это приготовление к молитве.
Так вот для моего Hic Jacit эпитафия: "Здесь
лежит Д. У. И место это вполне подходит, чтобы умереть". Да, так и есть.
366.
СИМВОЛЫ
Адаму Загаевскому
I.
Облик Европы завершён был в девятнадцатом веке
газовыми лампами, томами энциклопедий, дымом вокзалов,
расплывшимися талиями империй, любовью к инвентарным
описям в романах, хаосом идей с крикливых базаров.
Переплетённые многотомья вторили параграфам городских кварталов
с вычурными дверями переплётов; толпы на полях ждали
перехода на другую страницу, голуби гулькали эпиграфы
к следующей главе, где старые булыжники обозначали
вход в лабиринт запутанного сюжета; разнообразные ереси витали
над анархическим кофе в дымных кафе (сидеть на улице холодно),
две зелёных бронзовых лошади против оперы с запертыми дверями
сторожат замкнутую площадь, как держалки для книг,
пока запахи разлагающегося столетья плывут над садами
вместе с запахом старых книг, прикованных цепями
в Национальной Библиотеке… Под взглядами средневековых святых
перейди через мост в наши дни — свет обернётся обычными фонарями —
оглянись на липы бульвара, окутанного зелёной и палевой
дымкой тумана, заглушившего цоканье лошадей,
на кареты оглянись, на шелковые шляпы, на широту морали
(скажем хоть бальзаковской), и тут же вернись к своей
эпохе пепелищ, опустошенных домов,
дальних фабричных труб, удлиненных столбами дымов.
II.
Вдали от улиц, бурлящих, как романы, печалью столетья,