За правое дело ; Жизнь и судьба
Шрифт:
Неужели лишь рознь и отчужденность рождала их общая судьба?
— Бабушка! — сказала Надя.
Штрум и Людмила одновременно посмотрели на Александру Владимировну,— она сидела, прижимая ладони ко лбу, словно испытывая нестерпимую головную боль.
Что-то непередаваемо жалкое было в ее беспомощности, в том, что и она и горе ее никому, казалось, не нужны, лишь мешали и раздражали, послужили семейному раздору, в том, что, всю жизнь сильная и суровая, в эти минуты она сидела старая, одинокая, беспомощная.
Надя вдруг, став на колени,
— Бабушка, милая, хорошая, бабушка…
Виктор Павлович подошел к стене, включил радио, в картонном микрофоне захрипело, завыло, засвистело. Казалось, радио передает осеннюю ночную непогоду, вставшую над передним краем войны, над сожженными деревнями, над солдатскими могилами, над Колымой и Воркутой, над полевыми аэродромами, над намокшими от холодной воды и снега брезентовыми крышами медсанбатов.
Штрум посмотрел на нахмурившееся лицо жены, подошел к Александре Владимировне, взял ее руки в свои, стал целовать их. Потом, нагнувшись, он погладил Надю по голове.
Казалось, ничто не изменилось за эти несколько мгновений, те же люди были в комнате, то же горе давило их, та же судьба вела их. И только они сами знали, каким чудным теплом наполнились в эти секунды их ожесточенные сердца…
В комнате вдруг возник раскатистый голос:
«В течение дня наши войска вели бои с противником в районе Сталинграда, северо-восточнее Туапсе и в районе Нальчика. На других фронтах никаких изменений не произошло».
Лейтенант Петер Бах попал в госпиталь по поводу пулевого ранения в плечо. Рана оказалась несерьезной, и товарищи, провожавшие Баха до санитарного фургона, поздравили его с удачей.
С чувством блаженства и одновременно кряхтя от боли Бах отправился, поддерживаемый санитаром, принимать ванну.
Наслаждение от прикосновения теплой воды было велико.
— Лучше, чем в окопах? — спросил санитар и, желая сказать раненому что-либо приятное, добавил: — Когда выпишетесь, вероятно, там уже будет все в порядке.
И он махнул рукой в ту сторону, откуда доносилось равномерное слитное грохотанье.
— Вы здесь недавно? — спросил Бах.
Потерев мочалкой лейтенантскую спину, санитар сказал:
— Почему вы решили, что я здесь недавно?
— Там уж никто не думает, что дело кончится скоро. Там думают, что дело кончится нескоро.
Санитар посмотрел на голого офицера в ванне. Бах вспомнил: персонал в госпиталях имеет инструкцию доносить о настроениях раненых, а в словах лейтенанта было проявлено неверие в мощь вооруженных сил. Бах раздельно повторил:
— Да, санитар, чем это кончится, пока никто не знает.
Зачем он повторил эти опасные слова? Понять это мог лишь человек, живущий в тоталитарной империи.
Он повторил их от раздражения на то, что испугался, произнеся их в первый раз. Он повторил их и с защитной целью,— обмануть своей беспечностью предполагаемого доносчика.
Затем, для разрушения вредного впечатления
— Такой силы, какую мы собрали здесь, вероятно, не было ни разу с начала войны. Поверьте мне, санитар.
Потом ему стало противно от этой иссушающей сложной игры, и он предался детской забаве: старался зажать в руке теплую мыльную воду — вода выстреливала то в борт ванны, то в лицо самому Баху.
— Принцип огнемета,— сказал он санитару.
Как он похудел! Он рассматривал свои голые руки, грудь и подумал о молодой русской женщине, которая два дня назад целовала его. Думал ли он, что в Сталинграде у него будет роман с русской женщиной. Правда, романом это трудно назвать. Случайная военная связь. Необычайная, фантастическая обстановка, они встречаются в подвале, он идет к ней среди развалин, освещенный вспышками взрывов. Такие встречи хорошо описать в книге. Вчера он должен был прийти к ней. Она, вероятно, решила, что он убит. После выздоровления он снова придет к ней. Интересно, кем будет занято его место. Природа не терпит пустоты…
Вскоре после ванны его отправили в рентгеновский кабинет, и врач-рентгенолог поставил Баха перед экраном рентгенаппарата.
— Жарко там, лейтенант?
— Русским жарче, чем нам,— ответил Бах, желая понравиться врачу и получить хороший диагноз, такой, при котором операция прошла бы легко и без боли.
Вошел врач-хирург. Оба артца [74] заглядывали в нутро Баха и могли увидеть всю ту оппозиционную нечисть, которая за былые годы отызвестковалась в его грудной клетке.
74
врача (от нем. Arzt).
Хирург схватил Баха за руку и стал вертеть ею, то приближая к экрану, то отдаляя от него. Его занимало осколочное ранение, а то, что к ране был прикреплен молодой человек с высшим образованием, являлось обстоятельством случайным.
Оба артца заговорили, перемешивая латинские слова с немецкими шутливыми ругательствами, и Бах понял, что дела его обстоят неплохо,— рука останется при нем.
— Подготовьте лейтенанта к операции,— сказал хирург,— а я посмотрю тут сложный случай — тяжелое черепное ранение.
Санитар снял с Баха халат, хирургическая сестра велела ему сесть на табурет.
— Черт,— сказал Бах, жалко улыбаясь и стыдясь своей наготы,— надо бы, фрейле[й]н, согреть стул, прежде чем сажать на него голым задом участника Сталинградской битвы.
Она ответила ему без улыбки:
— У нас нет такой должности, больной,— и стала вынимать из стеклянного шкафчика инструменты, вид которых показался Баху ужасным.
Однако удаление осколка прошло легко и быстро. Бах даже обиделся на врача,— презрение к пустячной операции тот распространил на раненого.